Однажды я выберу тебя
Шрифт:
«Ты здесь, чтобы помогать. Для этого тебя и наняли».
Через несколько минут я собрался, тяжело вздохнул и вернулся к работе.
В семь утра смена закончилась, и я, накинув черную кожаную куртку, вышел из комнаты отдыха медперсонала. Меня ждала доктор Фигероа. Она походила на Холли Хантер [4] : маленькая, умная, с темными глазами и ровно подстриженными каштановыми волосами до плеч. При росте чуть больше шести футов, я почти на голову возвышался над ней. Но она выглядела важно и внушительно.
4
Холли
– Хочешь мне рассказать? – спросила она. – Тебе ведь тяжело пришлось?
– Не особо, – пробормотал я, печально улыбаясь. – Боль взросления. Я привыкну. – Она поджала губы. Мы резко остановились, когда я понял, что сказал. – Привыкну к тому, что у меня на руках умирают дети. Боже… – Я покачал головой и потер глаза, которые зажгло от новых слез.
– Пойдем, – предложила она, – выпьем кофе.
Внизу, в кафетерии, доктор устроилась напротив меня, между нами на столе стояли две дымящиеся чашки.
– Я работаю здесь уже двадцать семь лет, – проговорила она. – И повидала таких, как ты.
– Таких, как я? – переспросил я и почувствовал, как зашевелились волоски на затылке. Но я слишком устал, чтобы обижаться.
– Тех, кто сочувствует. И желает помогать всем, не щадя при этом себя.
– Нет, я…
– Ты замещал медсестру Габриэлу в понедельник?
– У нее что-то случилось. А персонала не хватает. Ничего нового.
– Ты замещал ее на этой неделе, Питер – на прошлой, а Микаэла – две ночи назад. Когда у тебя был последний выходной?
– Не знаю, – проговорил я. Дымка усталости застилала мозг, который постоянно напоминал, что спать следует, когда зайдет солнце, и никак иначе.
Доктор Фигероа пристально смотрела на меня.
– Вы правы, – пробормотал я. – Возьму выходной. Нужно отдохнуть. Безответственно продолжать работать.
– Дело не только в этом. В Калифорнийском университете тебе дали отличные рекомендации. Ты прекрасно справляешься с работой. Мне бы очень не хотелось тебя терять.
– Терять? – Сердце бешено заколотилось в груди, и сонливость как рукой сняло. – Вы меня увольняете?
– Нет, – проговорила она. – Но давай начистоту, Макс. Ты можешь быть лучшим медбратом в мире, но у каждого есть свой предел. – Она положила руку мне на плечо. – И, полагаю, что для такого, как ты, это чересчур.
– Я не…
– У тебя огромное сердце, искреннее и доброе. И каждую ночь ты впитываешь в себя входящие в эти двери страдания. И не отпускаешь. Так ведь?
Я вертел в руках чашку с кофе.
– Это тяжело. Так много боли.
– Верно. Но желание помочь облегчить чужие страдания не должно стать источником боли для тебя самого.
Я начал протестовать, но потом представил себе год в отделении «Скорой помощи». Пять лет. Десять. Черт, да я с ужасом ждал следующей недели.
– Я очень этого хотел, а теперь, кажется, не могу освоиться.
– Сможешь, – проговорила доктор Фигероа. – Просто тебе нужно время, чтобы все взвесить.
– У меня нет времени. Мне нужно работать. И найти жилье. А еще…
«Попросить родителей снова принять меня в качестве сына».
– Знаю, – согласилась доктор Фигероа. – У меня есть
– Что за пациент?
– Один из наших друзей из «Марш Фармасьютиклс». Может, ты о них слышал?
Я слабо улыбнулся.
– Название знакомое.
Имя Марша красовалось на всех больничных ручках и блокнотах, не говоря уж о крупных музеях отсюда и до Европы. Марши жили в огромном поместье за городом и считались чуть ли не королевской семьей. Состояние Старого Света превратилось в империю, когда «Марш Фарма» получила от Управления по контролю за пищевыми продуктами и медикаментами зеленый свет на производство своего самого популярного лекарства, обезболивающего на основе опиатов под названием ОксиПро.
– Пациент работает на Марша? – поинтересовался я.
– Пациент – сам Марш, – доктор Фигероа понизила голос и облокотилась на стол. – Эдвард Марш III, президент и генеральный директор компании.
Я удивленно поднял брови.
– Надо же. Он болен? Что-то из области неврологии?
– Рассеянный склероз, – сообщила она. – В первично-прогрессирующей форме, если быть точной. Выявлен недавно. Он попросил Арчи подобрать для него медперсонал. Он не хочет обращаться в хоспис или куда-либо еще. Все только самое лучшее. И осторожен настолько, чтобы составить четкое соглашение о неразглашении информации о частной жизни пациента и тому подобном с угрозой засудить любого, кто произнесет хоть слово. Короче говоря, Марш не хочет, чтобы кто-то знал о его болезни. Точнее, не стремится посвящать в это акционеров. – Она лукаво взглянула на меня. – Тебе я могу рассказать, поскольку ты связан нормами закона о личной информации пациентов.
– Я не скажу ни слова, – медленно проговорил я. – И не стану лгать, что меня это не интересует.
– Хорошо. Я расскажу о тебе Арчи, и он устроит собеседование с людьми Марша.
– Не хотелось бы бросать вас, персонала и так не хватает, но… Звучит здорово.
– И я так думаю, – согласилась она. – Обычно я не подыскиваю другое место своим лучшим сотрудникам. Но я вижу, как эта работа сжирает тебя заживо, и это меня убивает. Так что поухаживай немного за Эдвардом Маршем, пересмотри свои приоритеты. Тебе придется нелегко. Он самодур и тиран. Но с ним будет проще, чем здесь. И если ты действительно создан для работы в отделении «Скорой помощи», ты вернешься. Идет?
– Спасибо. Я очень ценю вашу помощь. – С меня словно сняли груз весом в три тысячи фунтов. – Когда мне ждать известий от доктора Уэбба?
– Полагаю, довольно скоро. Не стоит медлить, ведь рассеянный склероз не дремлет. – Она потянулась через стол и похлопала меня по руке. – Я буду по тебе скучать.
– Сперва мне нужно получить работу.
– Я же сказала – буду по тебе скучать.
Выйдя на улицу, я плотнее запахнул куртку. Стоял конец августа. В середине дня еще держалась теплая погода, но по утрам уже чувствовалось приближение осени. Я сел на 47-й автобус, что шел по Саммит-авеню до Бойлстона, находившегося в окрестностях Капитолийского холма. Здесь жил мой школьный приятель Даниэль Торрес.