Одни сутки войны (сборник)
Шрифт:
— Ваша тактика… я бы сказал… примитивна.
— В чем именно? — нахмурился командарм.
— Вы не делаете выводов из неудач и все время атакуете в лоб.
— Иного выхода у нас нет. Для того чтобы прорвать сильно укрепленную оборону противника, необходим проламывающий удар, а уж потом…
— Это верно. Но вы не хотите понять, почему каждый раз после ваших великолепных артподготовок вы натыкаетесь на полнокровную оборону.
— В этом вы не правы. — Командующий выпрямился и закинул нога на ногу. — Понять-то мы хотим. И еще как хотим!
— Просто… — Гауптман запнулся, подбирая нужные слова и мельком подумал: «Правильно ли я сделаю, рассказывая врагу о тактике, которая принесла нам великолепные успехи?» Но гордость, запоздалая гордость былыми успехами не позволила ему остановиться. Он не мог оказаться в положении болтуна. По свойству своей натуры, по законам понимаемой им офицерской чести он должен продолжать, и он продолжал: — Просто с началом вашей артподготовки мы отводим большую часть живой силы за гребень высоты, в запасные траншеи.
— А часть оставляете на месте?
— Да. Она и ведет бой, задерживает атакующих, создает впечатление активной обороны, а когда атакующие втягиваются в траншеи, мы начинаем контрартподготовку и переходим в контратаки.
Командарм рассмеялся:
— Простенько, но, как говорят, со вкусом. Значит, пока мы лупцуем по почти пустым первым и вторым траншеям вашей обороны, ваша живая сила отсиживается в третьей траншее на обратных скатах?
— Именно так.
— Ну а поскольку эта третья траншея с наших НП не просматривается, то артиллеристы и минометчики вести точный, корректированный огонь по ней не могут. Так?
— Именно так.
— Разумеется, и траншеи, и их основные объекты вы пристреливаете заранее?
— Именно так.
— Конечно, в этом случае вас не интересуют те, кто еще держится и ведет бой с атакующими?
Внутренне отогретый гауптман сразу почувствовал смену настроения командарма и суть его вопроса. Да, они знали, что могут бить по своим, тем своим, кто еще, может быть, ведет бой и сдерживает атакующих, но таков приказ… И гауптман потупился и слегка развел руки.
— Именно так… Война, герр генерал, есть война…
Командарм уже не был так доброжелателен, как несколько минут назад. Он казался колючим и даже сердитым, хотя спросил все так же мягко:
— Вас здесь не обижают?
— Благодарю вас, нет.
— Тогда, если вы на нас не в обиде, покажите на карте, где проходит эта третья линия обороны, вернее, третья траншея здесь, перед нами. И как, где и какими путями в случае нужды вы отводили бы людей из-под вашей артподготовки. Сможете это сделать?
— Да.
Гауптман встал. Командарм подошел к карте, и пленный точными привычными штрихами показал, где проходит третья крытая траншея, где впадают в нее ходы сообщения, а где — примерно, конечно, точно он не знал — находятся укрытия.
Командарм оценил новинку немецкой тактики. Оценил, вздохнул… и улыбнулся — весело и доверительно.
— В общем, здорово!
Командарм узнал то, что хотел узнать, и заторопился на свой КП. Шагая за его спиной, Лебедев, конечно, оценивал важность тактической новинки противника, но думал о другом: Матюхина все еще не было… И от этого его приподнятое, деятельное настроение, радость удач меркли, и, когда, уже сидя в машине, командарм резко обернулся к нему, он уже ждал неприятностей.
— Подполковник, немедленно поезжайте к летунам и первую свою лекцию прочтите вот об этой самой тактике. Главное, сделайте так, чтобы они завтра же, — командарм оглянулся, посмотрел на небо, — погода, видимо, позволит — завтра же засняли эти самые проклятые третьи траншеи. И мы, и они забыли: они на обратных скатах! На обратных!!! А на снимках — все плоско. Вы поняли?
— Так точно!
— И еще, разведка боем явно не требуется. Гауптман пристреливал цели на своем переднем крае. — Командарм усмехнулся: — Он их запомнил. А нам пока что надо примолкнуть. Впереди немало дел.
Командарм уехал, а Лебедев стоял и смотрел вслед машине, словно оценивал привалившую удачу. Именно ему предоставлялась возможность первому изучить и подтвердить фотоснимками и показаниями пленного тактическую новинку противника. Он не стал ждать окончания допроса (хотя ему следовало уяснить детали этой новой тактики, но он решил, что время для этого еще будет), вызвал шофера и уехал.
Знакомой дорогой — он колесил здесь, когда проверял выдвижение резервной артиллерии, — промчался через лес в просторную пологую долинку. Над ней легкой дымкой уже повис туман: земля веред замерзанием отдавала последние капли еще теплой, живой влаги. Совсем неподалеку, на опушке, стояли орудия, в капонирах, выставив зады, торчали тягачи. Небо над ними еще светлело, но едва заметно стало зеленеть — день переходил в ясную ночь. Дышалось легко, и думалось легко и счастливо. Здесь, в тылу молчаливой сегодня передовой, войны не ощущалось. Плыло доброе, задумчивое предвечерье — время, когда хорошо охотиться.
И Лебедев, конечно, не мог предполагать, что за ним охотятся. Не за ним, конечно, а за этим участком. Краешек привольной долины просматривался с одного из боковых артиллерийских наблюдательных пунктов противника, который, обеспокоенный внезапным артогнем, усилил наблюдение. Во время огневого налета его артиллерийско-инструментальная разведка — АИР — более или менее точно засекла огневые позиции появившихся батарей. От разведчиков данные перекочевали на карты и планшеты огневиков, и они подготовили, пока еще приблизительные, данные для ведения контрбатарейной борьбы. Противник ждал малейшего подтверждения их правильности. И когда наблюдатели сообщили, что видят легковую машину, командир батареи противника не стал раздумывать, а подал команду: