Однокурсники
Шрифт:
Для того чтобы представлять выпуск 1933 года (встретившийся через пятьдесят лет), собрание почтил своим присутствием Филипп Харрисон, бывший министр финансов США и бывший тесть Теда.
Когда старик поднялся по ступеням на сцену, Тед встал, чтобы приветствовать его, и протянул руку.
— О, декан Ламброс, — произнес старик бесцветным голосом, — мои поздравления. Очень рад видеть, что вы все же добились того, о чем всегда мечтали.
Потом он прошел к своему месту. Ибо, правду говоря, больше им было нечего сказать друг другу.
Во время церемонии сообщили о денежных суммах, которые собрали
Радостному удивлению не было конца.
Однако Фрэнк поднял руку, предлагая отложить на минуту дальнейшее ликование по этому поводу, пока он не сделает одно важное сообщение.
— Надо ли говорить, что мы благодарны всему нашему курсу. Но если позволите, мне бы хотелось выделить одного человека, который проработал со мной бок о бок всю кампанию, в течение пяти последних лет. И поблагодарить его не только за долгую и безупречную службу в благотворительном Фонде, а за его доброту и отзывчивость, бескорыстную помощь университету и своим друзьям. Вот с кого можно брать пример. И я бы хотел, чтобы этот человек сейчас встал и мы могли бы выразить ему свою признательность.
Он повернулся в сторону президиума, поднял руку и произнес:
— Мистер Эндрю Элиот.
Эндрю поразился, услышав свое имя. Еще никто и никогда ему не хлопал. Даже его собственные дети, когда были маленькие.
Он, робея, встал с места — совершенно растерянный, не привыкший к тому, чтобы его публично благодарили. Ему было приятно. И удивительно. И он был взволнован таким проявлением искренних чувств любви и симпатии со стороны своих товарищей.
И хотя он никогда не задумывался об этом — да и сейчас, наверное, не догадывался, — его все любили за человечность,а потому считали лучшим парнем всего выпуска.
Из дневника Эндрю Элиота
9 июня 1983 года
Мне пришлось уйти с церемонии раньше, чтобы проводить Лиззи на пятичасовой поезд. Я был счастлив, что она присутствовала там и видела, как выражали признательность ее папе, словно он самый уважаемый человек среди наших ребят.
Это был лучший день в моей жизни. Пока я не вернулся к себе домой.
У двери меня ждали два суровых с виду субъекта в серых костюмах. Тот, кто был повыше ростом, вежливо поинтересовался, не являюсь ли я Эндрю Элиотом.
Когда я кивнул, оба полезли в карманы и достали свои удостоверения личности. Парни были из Секретной службы.
Едва мы зашли в квартиру, они стали вполголоса забрасывать меня вопросами.
— Знакомы ли вы с Джорджем Келлером?
— Конечно.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Позавчера в аэропорту.
— Как бы вы охарактеризовали его настроение?
— Он выглядел расстроенным, немного подавленным.
— По какой причине, известно ли вам что-нибудь?
— Наверное, из-за развода.
Они сказали, что знают о разводе, но, может, было еще что-нибудь? Тогда я вспомнил тот случай, когда один из слушателей накинулся на него с вопросами во время лекции.
Сердце
Они вручили мне записку. Я стал читать:
Мой дорогой Эндрю!
Ты всегда был так добр ко мне, что я осмеливаюсь просить тебя стать моим душеприказчиком.
У меня есть банковский счет, а также ценные бумаги и облигации. Прошу тебя проследить, чтобы все дошло до моей сестры в Венгрии.
Ты очень хороший человек — таким я никогда не был, да и не смог бы стать. Спасибо.
Джордж.
Двое агентов усадили меня и предупредили, что сейчас откроют мне одну государственную тайну.
Прошлой ночью Джордж покончил жизнь самоубийством.
Я был потрясен. Это моя вина — не надо было отпускать его.
Они подчеркнули, что официально будет объявлено о том, что смерть произошла по естественной причине. Это необходимо не столько для того, чтобы избежать скандала в правительственных кругах, сколько из чувства уважения к государственному деятелю, верно служившему своей стране. Не выдержав напряжения в работе, Джордж, вероятно, пошел на отчаянный шаг в минуту слабости.
Уже ведется необходимая подготовка для организации похорон. В соответствии со специальным указом президента, Джордж будет погребен на Арлингтонском национальном кладбище (они особо подчеркнули, что это редкая честь для гражданского лица). Знаю ли я кого-либо, кому нужно сообщить об этом?
Что я мог сказать? Вероятно, им следует связаться с его бывшей женой. Может, она захочет присутствовать. Больше я никого не вспомнил.
Они сказали, что будет, наверное, лучше, если я сам сообщу обо всем Кэти, и дали мне ее номер телефона в Нью-Йорке.
Они ушли, оставив меня мучиться в тоске и смятении. Наконец я набрался мужества и взял телефонную трубку, чтобы позвонить.
Кэти, похоже, обрадовалась, услышав мой голос. Пока я не добрался до причины, по которой звоню. Я не сказал ей всей правды, но она и без меня догадалась, что он сам свел счеты с жизнью.
Она молчала. А потом извинилась, что не может плакать. Она сказала, что всегда боялась чего-нибудь подобного. А потом очень тихим голосом поблагодарила меня за то, что я старался быть другом Джорджу.
Что я мог на это ответить? Только одно: как жаль, что я так и не стал для него по-настоящему хорошим другом.
А Кэти сказала, как ей жаль, что она так и не стала для него по-настоящему хорошей женой. Впрочем, это было невозможно, ибо Джордж не принимал любви. Ни от кого.
Я сообщил ей, что его похоронят в Арлингтоне и он теперь будет одним из героев Америки. Это, наверное, немало значило бы для Джорджа. Она согласилась, но заметила, что цена уж слишком высока.
Затем я спросил, хочет ли она присутствовать на похоронах. Она ответила утвердительно, но голос прозвучал как-то тревожно. Я предложил ей, если она хочет, я мог бы прилететь к ней в Нью-Йорк, а потом мы бы вместе поехали в Вашингтон. Она сказала, что очень хочет. Я был рад, что она согласилась. Мне тоже понадобится ее поддержка.