Одюбон в Атлантиде

Тертлдав Гарри Норман

Зато отделять мясо от костей, а затем очищать их… Бедный желудок Одюбона не выдержал этого. Художник оставил съеденный завтрак на зеленой траве поляны и еще некоторое время беспомощно давился сухими спазмами. Неподалеку через поляну протекал ручеек. Возможно, крякун собирался напиться, когда его атаковал орел.

Одюбон прополоскал рот холодной чистой водой… выше по течению от того места, где Гаррис смывал остатки гниющей плоти с правого бедра крякуна. Бедренная кость оказалась крупнее и толще, чем его собственная. Собравшись с духом, Одюбон вернулся к трупу, чтобы очистить таз птицы. Затем он отнес его к ручью,

чтобы обмыть. Как долго еще будут вонять его руки? А одежда? Сможет ли он когда-нибудь надеть ее снова? Вряд ли. Работая, Одюбон старался не смотреть на то, что делает.

Поэтому именно руки поведали ему о чем-то странном: на левой стороне таза была ямка, а на правой аналогичного не нащупывалось. Это заставило художника взглянуть. И точно, он увидел отверстие, к которому подходила неглубокая борозда.

— Взгляни, что я нашел! — окликнул он Гарриса.

— И что ты об этом думаешь? — спросил друг, осмотрев находку.

— А тебе не кажется, что тут поработал орлиный коготь? Ты сам видел, какие они. Один из колей мог пронзить плоть над костью, а затем и саму кость. Рана явно очень свежая, — видишь, какие трубые у нее края? Она явно не успела зажить.

Поразмыслив, Гаррис кивнул:

— Думаю, ты прав. Наверняка прав. Ты словно увидел, как орел пикирует на крякуна.

— О, как бы я хотел это увидеть. — Одюбон поднял все еще вонючий таз. — Придется его зарисовать. Тут столько информации, что словами ее не передать.

— Тогда пусть мистер Оуэн опасается за свои лавры.

— Я сделаю все, что в моих силах, и не более того, — возразил Одюбон.

Детальную научную иллюстрацию нужно рисовать пером и чернилами, а не углем или акварелью. Она также должна быть безукоризненно точна. Не нужно устанавливать птичий таз в какую-либо позу, разве что повернуть его так, чтобы отверстие было видно как можно лучше. Также не нужно ничего менять или подправлять, чтобы придать картине больше драматичности. Талант Одюбона проявлялся в изображении движения и эмоций, но сейчас ни то, ни другое не требовались. Он щелкнул языком:

— Художник должен быть многогранным, верно?

— Я знаю, что ты сможешь, — ободрил Гаррис, высказав больше уверенности, чем испытывал сам Одюбон.

Запах гниющего мяса напугал лошадей сильнее, чем запах орлиной крови несколько дней назад. Вьючная лошадь, перевозящая рисовальные принадлежности Одюбона, не желала подпускать его к себе. Она даже не захотела взять кусочек сахара из его провонявшей руки. В конце концов художник достал все, что ему было нужно, но мысленно назвал себя счастливчиком, потому что не заработал при этом удара копытом.

Выставив птичий таз на яркий свет, он начал делать набросок карандашом. Одюбон рисовал и стирал, рисовал и стирал. Хотя день был ясный и прохладный, по его лицу стекал пот. Задача оказалась гораздо труднее — во всяком случае для него, — чем привычное рисование. Как будто вечность прошла, прежде чем изображение обрело достаточное сходство с оригиналом.

Наконец-то удовлетворившись сделанным, Одюбон взял эскиз, чтобы показать Гаррису, но обнаружил, что его друг куда-то ушел, а он этого даже не заметил. Рисование требовало гораздо меньше сосредоточенности. Оно оставляло простор для художественного воображения. А это… это всего лишь ремесло, и он знал, что здесь ему не хватает навыков.

Едва он в

первый раз макнул перо в чернила, как послышался выстрел из ружья Гарриса. Это будет ужин или новый образец. Скоро узнаю, решил Одюбон и начал превращать серые полутона в черно-белые. Ему пришлось повернуть таз, потому что за то время, пока он работал, тени на нем переместились.

Гаррис выстрелил снова. Одюбон услышал звук, но не обратил на него внимания. Его рука даже не дрогнула. Тонкая линия здесь, добавить тени там, чтобы выделить углубление и точно изобразить борозду, которую проделал орлиный коготь, прежде чем пронзить таз в том месте, где кость становилась тоньше…

— У нас есть ужин, — сообщил Гаррис. Одюбон кивнул, подтверждая, что услышал. — А вот тебе и новая работа, когда закончишь эту.

Эти слова заставили художника оторвать взгляд от бумаги. Помимо пухлого масляного дрозда Гаррис принес сероватую птичку со светлым брюшком и черной шапочкой на головке.

— Атлантийская синица! — воскликнул Одюбон. Эта птица состояла в тесном родстве с английскими и европейскими синицами и синицами-гаичками из Террановы. Натуралисты все еще спорили о том, какая из этих групп была ее ближайшей родственницей. Но в тот момент Одюбон просто обрадовался тому, что сможет делать эскизы и рисунки, отдавшись вдохновению и позволив неточностям стать достоинством, а не грехом. — Какое облегчение — снова приятная работа.

— Как продвигается дело?

Одюбон показал результат. Гаррис перевел взгляд с бумаги на оригинал и обратно. Через секунду он молча приподнял с головы широкополую шляпу, и это признание стало для Одюбона дороже любых красноречивых похвал.

— Кости — это хорошо, — проговорил художник, — но я хочу нарисовать живого крякуна!

Не получая желаемого, Одюбон постепенно приходил в отчаяние. Он даже начал верить в то, что Гаррис был прав и он приехал сюда в тот момент, когда оставалось лишь увидеть последнего в мире крякуна лежащим мертвым на лужайке. Может ли судьба оказаться настолько жестокой?

Но всякий раз, когда Одюбон впадал в уныние, Гаррис говорил:

— Во всяком случае, хотя бы что-то у нас уже есть. А отправляясь в путь, мы не сомневались даже в этом.

Каждое его слово было истиной, но от нее Одюбону всегда становилось не лучше, а только хуже.

Он потратил несколько дней, сидя в засаде возле поляны, где Гаррис обнаружил мертвого крякуна, надеясь, что тот был одним из стаи или стада, или как там правильно называется группа крякунов. Но просидел он там напрасно. Свежих птичьих следов на мягкой земле возле ручейка тоже не нашлось. И в конце концов Одюбон пришел к печальному выводу, что найденная птица бродила здесь в одиночку.

— А что, если он действительно был последним? — спрашивал художник. — Подумать только, опоздать всего на два-три дня… И почему мы не застрелили того орла раньше? Тогда крякун все еще был бы жив!

Он ожидал услышать от Гарриса уже ставшие привычными слова о благодарности судьбе за то, что у них уже есть. Но Гаррис удивил его, сказав:

— Нет смысла терзаться из-за этого. Мы ведь не знаем, тот ли самый орел погубил крякуна.

— Вообще-то да, — согласился Одюбон, подумав. — Возможно, то был другой орел-злодей. — И весьма обиделся, когда Гаррис после этих слов расхохотался.