Одюбон в Атлантиде
Шрифт:
— О да. Знаю. — Одюбон кивнул. — И сомневаюсь, что в старости мне придется работать помощником на стройке. Мой сын, скорее всего, тоже станет профессиональным художником. Но ты говоришь о грядущих днях. Могу ли и я не думать о них?
Гудок парохода дважды рявкнул, предупреждая, что судно отходит от причала. Колеса медленно дали задний ход, выводя пароход кормой в реку. Затем одно колесо остановилось, в то время как другое продолжало вращаться. Поворот штурвала — и нос «Орлеанской девы» развернулся вниз по течению. Еще один торжествующий гудок, и, выплевывая все больше дыма из труб, корабль начал путешествие вниз по большой реке в сторону Мексиканского залива.
Дельта Большой Мутной Реки простиралась далеко вглубь Мексиканского залива. Едва «Орлеанская дева» покинула реку и вышла в залив, ее движение изменилось. Покачивало пароход совсем слабо — во всяком случае, для экипажа и большинства пассажиров, но и этого оказалось достаточно, чтобы Одюбон и несколько других несчастливцев помчались к борту. Через две минуты, показавшиеся художнику вечностью, он обессиленно выпрямился. Во рту было мерзко и кисло, из глаз текли слезы. Зато Одюбон избавился от своего недомогания, пусть и на короткое время.
К нему приблизился стюард с подносом, уставленным стаканами, и почтительно кивнул:
— Не желаете ли немного пунша, сэр, чтобы освежить рот?
— Merci. Mon Dieu, merci beaucoup, [5] — выдохнул Одюбон, из-за мучений позабыв английский.
— Pas de quoi, [6] — ответил стюард. Любой человек на корабле, плывущем из Нового Орлеана через порты южного побережья Атлантиды, должен хоть немного знать французский.
Одюбон набрал в рот смесь рома с подслащенным лимонным соком. Глотая, художник опасался, что у него начнется очередной спазм, но пунш удержался в желудке. Успокаивающее тепло растеклось по телу. В два глотка Одюбон осушил стакан.
5
Спасибо. Боже мой, большое спасибо (фр.).
6
Не за что (фр.).
— Благослови вас Господь! — выдохнул он.
— Рад был помочь, сэр. Мы всегда предлагаем пунш, когда выходим в море.
Стюард предложил укрепляющее средство товарищам Одюбона по несчастью. Те набросились на него с радостными криками, и он даже заработал поцелуй от симпатичной молодой женщины — но только после того, как та сделала добрый глоток из своего стакана с пуншем.
Ощущая себя пусть и страдальцем, но все же человеком, Одюбон отправился на нос корабля. Свежий ветерок помог ему забыть о бунтующем желудке… на время. Над головой кричали чайки. Крачка бросилась в море и вынырнула с рыбкой в клюве. Но насладиться добычей ей не удалось. На нее спикировала серебристая чайка, и крачка, не успев проглотить, выронила рыбку. Чайка подхватила лакомый кусочек, а ограбленная птица улетела попытать счастья в другом месте.
За горизонтом на юге, милях в сорока юго-восточнее дельты, находился остров Нуэва-Галисия. Сейчас над вулканом Изабелла в центре острова вился лишь легкий дымок. Когда вулкан извергался в последний раз, Одюбон был еще молодым. Он помнил, как на Новый Орлеан сыпался вулканический пепел.
Художник посмотрел на восток, в сторону вулкана Пенсакола на берегу залива. У Пенсаколы «сорвало крышку» не так давно, всего лет десять назад. Но сейчас над горой не поднимался зловещий черный столб. Одюбон удовлетворенно кивнул. Можно не тревожиться о том, что пароходу придется прокладывать
«Орлеанская дева» степенно плыла на восток. Волнение на море оказалось не очень сильным; Одюбон обнаружил, что регулярные дозы ромового пунша чудесным образом успокаивают желудок. Если его и скручивало время от времени, то ром помогал Одюбону забывать о таких пустяках. А лимонный сок, напомнил он себе, предотвращает цингу.
Когда на закате пароход проплывал мимо Пенсаколы, вулкан дымился. Но дым, струящийся из конической горы, оказался, как и над Изабеллой, тонким и бледным, а не густым, черным и угрожающим.
Эдвард Гаррис подошел к Одюбону и встал рядом с ним у левого борта.
— Чудесный вид, — заметил Гаррис.
— Действительно чудесный, — согласился Одюбон.
— Удивлен, что ты не делаешь эскизы. Лучи закатного солнца окрашивают розовым облака над горой на фоне темнеющей синевы… Что может быть живописнее?
— Наверное, ничего. — Одюбон рассмеялся, немного смущенный. — Но я уже выпил столько этого восхитительного ромового пунша, что моя правая рука позабыла о своем мастерстве.
— Вряд ли я вправе винить тебя в этом, когда ты так страдаешь от mal de mer, [7] — заметил Гаррис — Надеюсь, когда ты в следующий раз окажешься здесь, море будет спокойнее.
— Я тоже — если этот следующий раз наступит. Я уже немолод, Эдвард, и не становлюсь моложе. И направляюсь в Атлантиду, чтобы увидеть то, что хочу, и осуществить задуманное, пока еще могу. С каждым годом земля меняется, и я тоже. Ни я, ни она не будут такими, как прежде.
Гаррис — спокойный, уравновешенный и надежный Гаррис — улыбнулся и опустил ладонь на плечо друга:
7
Морская болезнь (фр.).
— Ты выпил, и тебе стало грустно. В тебе больше сил, чем у многих, кто вдвое моложе.
— Спасибо на добром слове, хотя мы оба знаем, что это не так. А ром… — Одюбон покачал головой. — Когда я садился на «Августа Цезаря» в Сент-Луисе, я уже знал, что это путешествие может стать последним в моей жизни. Взросление — это время начал, когда многое происходит впервые.
— О да. — Улыбка Гарриса стала шире. Одюбон догадался, какой первый раз он сейчас вспоминает.
Но художник не договорил.
— Взросление — время начал, — повторил он. — А старение… Это время окончаний, время событий, которые происходят в последний раз. И я боюсь, что это станет моим последним длительным путешествием.
— Что ж, если так, то насладись им в полной мере, — посоветовал Гаррис. — Не отправиться ли нам в обеденный зал? Сегодня подают черепаховый суп и седло барашка. — Он даже причмокнул.
Гаррис, разумеется, отдал обеду должное. Несмотря на поддержку в виде ромового пунша, Одюбон этого сделать не смог. Несколько ложек супа, вялое ковыряние в баранине и жареном картофеле, который предложили на гарнир, и художник почувствовал, что наелся до опасного предела.