Офицер по связям с реальностью

Рысъ Варвара

– Тебе надо отдохнуть. Ложись-ка ты спать. Я сейчас приму душ и тоже лягу. Дай мне только полотенце.

Он тут же засуетился, вытащил ей здоровенное махровое полотенце шоколадного цвета, что-то рассказывал насчёт шампуня и чего-то ещё – она не поняла. В ванной разделась и принялась перед зеркалом вытаскивать из волос вплетённые туда нынче утром незабудки: вытащить их оказалось не таким уж простым делом. Наконец последняя незабудка была выплетена, и она вошла в душевую кабину. Кабина оказалась исключительно удобной. «Господи, что это с ним? Может, с ним что-то не так? А что может быть не так? Может, просто в самом деле устал? Самолёты, пересадки, смена часовых поясов – это действительно

утомительно», – думала Прасковья тревожно. Текущая тёплая вода слегка успокоила, она трижды намыливалась и тщательно смывала пену. Больше делать было нечего. Она тщательнейшим образом вытерлась, высушила феном волосы, старательно причесалась лежавшей тут же щёткой обернулась полотенцем выше груди – получилось довольно соблазнительно – и босиком пошла в спальню, намереваясь нырнуть к нему под одеяло, и дело с концом. «В конце концов сейчас не викторианские времена, и современная девушка вполне может проявить инициативу, в том числе и в первую брачную ночь, – убеждала она себя. – К тому же только у таких устарелых идиотов, как мы, первая брачная ночь может быть действительно первой. Впрочем, кто его знает, мало ли что говорят и пишут…»

Пройдя три шага, что отделяли ванную от спальни, она растеряла всю свою решимость. Его она застала в постели под одеялом. Была включена только лампа, предназначенная для чтения. Она освещала угол картины, засунутой между кроватью и стеной.

– Давно хотела узнать, что это у тебя за картина? – Прасковья встала на колени на краю кровати и принялась вытаскивать картину.

– Парасенька, я завтра тебе её покажу, – проговорил он срывающимся голосом. – Иди ко мне! – он потянул её к себе. Она сбросила полотенце и откинула одеяло.

Он лежал на боку, совершенно голый, мускулистый и дивно похожий на древнегреческих атлетов, что рисовали на античных вазах тоже в профиль – почему-то ей вспомнились именно они; может, оттого что те тоже были кудрявые. А продолжением позвоночника извивался длинный, гибкий, покрытый чёрной короткой шёрсткой хвост, постепенно сужающийся к концу. Такие хвосты были у чертей из книжки про Средневековье, которую она выбрала себе в качестве подарка на день рождения.

Прасковье стало жутко, словно она попала в иное измерение. С трудом она удержала вопль ужаса.

– Так ты…ты… чёрт? – проговорила она, неловко прикрываясь только что отброшенным полотенцем. Он присел на краю кровати, уныло опустив голову и обвившись своим гибким хвостом, на конце которого она разглядела кисточку. Выходит, он может, как кот, поднимать-опускать-сгибать свой хвост, как хочет.

Приглядевшись, она поняла, что, в сущности, хвост очень красивый. И сам он – молодой, красивый, сильный. И страх стал уходить, а тело наполняться иным – желанием прикасаться, прижиматься. И мыслей никаких уже не было: при чём тут хвост, когда вот он, рядом – молодой мускулистый красавец, к тому же, по какому-то изумительному стечению обстоятельств, её собственный муж, о чём в её ридикюле с незабудками лежит государственное свидетельство, сложенное в четыре раза. Она погладила его хвост. Он был покрыт коротенькой чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Она провела рукой по всей длине хвоста, затем поднесла его к губам и поцеловала. А потом прижалась к его груди, тоже покрытой приятной вьющейся шёрсткой. И тут же почувствовала его мускулистые руки, всё его большое, сильное, мужское естество, которого наконец дождалось её белое и пышное.

– Любимая моя, сахарная!

«Сахарная – это что-то из Лескова, купчиха какая-нибудь», – промелькнуло в мозгу по привычке мыслить цитатами. А потом всё накрыла весёлая, наглая радость общения молодых и жадных друг до друга тел.

Она была не просто неопытна –

она была девушкой, но какая-то неведомая сила вела её, и она точно знала, что нужно делать, чтобы доставить ему и, разумеется, себе! себе! как можно больше удовольствия. Она слышала, что в первый раз бывает больно, но больно не было, а было – изумительно.

Потом лежали рядом, откинувшись на подушке. Он был ошеломлён, даже, кажется, подавлен.

– Не бросай меня! – прошептал он ей куда-то в шею. Ей показалось, что на плече у неё стало влажно. Неужели он плачет? И та самая сила, что вела её, подсказала: не показывать виду! Не замечать!

– Зачем мне тебя бросать? – она положила голову ему на грудь, на самую шёрстку. Шёрстка была тёмная и кудрявилась, как его волосы. – Я тебя люблю. И всегда буду любить.

От всего пережитого хотелось спать. Она пристроилась к его плечу и начала падать-падать-падать куда-то в глубину.

– Ясочка моя, родная моя девочка, – слышала она сквозь сон. Кажется, и он тоже заснул, хотя был ещё только ранний вечер.

12.

Проснувшись поутру, она не нашла молодого мужа рядом. Он сидел у стола в широких стильных красных шортах в мелкий белый цветочек и что-то торопливо писал на ноутбуке. Хвоста не было видно, словно и не было его вовсе. Может он ей приснился?

– Красавица моя проснулась! – обнял он её. – А я, знаешь, привык рано… Когда надо что-то написать – встаю в пять, только утром и соображаю полноценно, потом одна суета. Сейчас только два предложения закончу – и сделаю кофе. Прости ради бога.

– Да я сама сделаю! – сказала Прасковья. Заглянула в чулан, нашла, где лежат его легендарные правильно сложенные рубашки, спросила:

– Можно я возьму твою рубашку: у меня халата нет.

– Конечно, – отозвался он рассеянно.

Надела белую льняную рубашку с коротким рукавом, которая вполне сошла за мини-халат, и пошла на кухню. Так началась их семейная жизнь.

Открыла все шкафчики, поняла, где что лежит. Очень опрятно, порядливо и пустовато – это её с самого начала изумляло. Нашла крупу «Пять злаков» и долгоиграющее молоко. Значит, он ест кашу. Понятно, он месяц с лишним отсутствовал, поэтому почти никакой еды и нет. Вообще-то она могла что-нибудь купить. Мама права: не слишком-то она хозяйственна. Ну ладно, вперёд будет внимательнее. Нашла кастрюлю и стала варить. Хотела спросить, добавлять ли сахара, но решила не беспокоить попусту и добавила чуть-чуть.

Каша вызвала непропорциональный восторг. Он целовал её руки, а потом и всё остальное. Они стояли на кухне и целовались. Потом лежали в постели и тоже целовались. Надо ехать к родителям, праздновать свадьбу, а – не хотелось. Остаться бы тут, потом пойти побродить по городу. На плечах его, когда он поднимал руки, возникали прелестные складочки, покрытые шёрсткой. Она не удержалась и куснула одну такую складочку.

– Ого! Да ты хищница! – воскликнул он со смесью страха и восторга.

– А то! – победительно ответствовала она.

Остывшую кашу подогрели в микроволновке, затем он сказал:

– Парасенька! Я, наверное, должен что-то объяснить, но я не могу собраться с мыслями. Ты, может быть, сама спросишь… Я только одно скажу. Это пункт первый, даже нулевой. Я тебя люблю. И хочу быть всегда с тобой. Я всегда мечтал о тебе, и ты – пришла. Вот именно такая, как я мечтал. Точь-в-точь. Я тебя именно такой представлял.

«Варвара Андреевна, когда еще я был очень молод, я составил себе идеал женщины, которую я полюблю и которую я буду счастлив назвать своею женой. Я прожил длинную жизнь и теперь в первый раз встретил в вас то, чего искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку», – немедленно вспомнила внучка и дочка учительниц литературы.

Конец ознакомительного фрагмента.