Офицерский гамбит
Шрифт:
– Парень, ты из какого полка?
– Я-то, – на Игоря Николаевича смотрел не то наркоман, не то безнадежно больной, говоривший тихо, монотонно, тяжело переводя дыхание после каждого предложения, – я из мотострелков. С десантурой совместная зачистка была. Мой товарищ на фугасе подорвался… Я рядом был, – чтобы не было сомнения, что он был рядом, парень немного помахал своей культяпкой – остатком левой ноги… – Видел его без половины головы, с растекшимися мозгами… А тело… двигалось…
А теперь тут, среди гноя и крови… Тут всех режут, вдоль и поперек, часто без обезболивающего… Чтоб войну лучше запомнили… А родители Алика, парня, которому полголовы снесло, два дня назад письмо прислали… Получили четыре с половиной тысячи рублей… За сына… А тельник мне десантники подарили… На память…
Игорь Николаевич молча достал из дипломата две пачки недавно купленных сигарет, подошел ближе к парню и вложил в его ладонь.
– Держись, парень, не сдавайся. С этим твоя жизнь не закончилась. Просто надо бороться. Есть протезы,
– Думаете?! – Его глаза на миг вспыхнули, но, как перегоревшая лампочка, тут же погасли. – У меня девушка до армии была… Я даже не спал с ней, берег, как у нас говорят… Догадайтесь с трех раз, дождется ли она меня?!
В этом вопросе воплотилась вся горечь, вся скорбь мира.
– Нельзя ныть! Нельзя раскисать! – Игорь Николаевич крепко схватил парня и сжал до боли повыше локтя. – Слышишь?! Иначе пропадешь! А ты – здоровый, сильный мужик! Ты – русский солдат, и потому был там! И потому у тебя сил хватит и дальше бороться! Борись и победишь!
После этих слов Игорь Николаевич быстро, не оглядываясь, зашагал вниз по лестнице.
– Лучше б это мне полголовы снесло! – донесся до его излеченных ушей крик души, похожий на предсмертный вопль смертельно раненной на лету и уже пикирующей в последней конвульсии, в последнем акте жизни птицы.
«Господи, сколько же судеб искалеченных, искореженных, изломанных, как будто по ним танк проехал! Куда они теперь, эти мальчики, выдюжат ли?! Хорошо, я знаю, за что воюю, а вот эти деморализованные юноши, за что они воевали, за какие такие имперские ценности?! За имидж державы? Или за рейтинг?» И Игорь Николаевич впервые испугался своих мыслей о войне.
Часть третья Режиссеры и куклы
Судя по всему, мы будем в еще большей степени полагаться на стереотипы в будущем.
Глава первая
(Киев, апрель 2008 года)
В смутном, нервном апреле 2008 года в тяжелом от серых монументальных строений Бухаресте хозяин Кремля громко и внятно сказал эпохальное «фас!». И долго ожидаемая травля началась. Она была естественной, в духе вековой московской традиции. Как если бы речь шла о царском дворе, наполненном преданными подданными. Охота открылась знатная, рейтинговая, между приближенными началось негласное состязание, кто ловчее и кто острее на язык. Каждое действие, каждое виртуозно ввернутое слово фиксировалось, смаковалось в кулуарах, обсуждалось в ходе неформальных застолий – слишком многие жаждали заработать баллы, приобрести козыри, достичь уровня весомого путинского вельможи.
Для Артеменко, раздираемого противоречиями, настало неспокойное время, слишком многое выползало из вечного сумрака и переставало быть конспиративно-тайным. Напротив, публичная демонстрация, колоритная политика воинственных поз и гремучих слов захватила даже тех, кто по долгу службы обязан оставаться под покровом камуфляжа. Алексей Сергеевич то превращался в пассивного наблюдателя, то лихорадочно готовил аналитические записки на самые различные темы, то договаривался с журналистами о публикациях тех или иных материалов. Еще ездил в различные учреждения, занимающиеся публичной деятельностью. С ними он договаривался о проведении каких-либо исследований с выгодными, заранее спланированными специалистами ГРУ результатами. Или о проведении каких-нибудь встреч на экспертном уровне, как правило двухсторонних, реже – с вовлечением ряда экспертных или неправительственных организаций всего постсоветского пространства. Целью таких мероприятий все меньше оставалось прощупать настроения и все больше – снабдить своими детальными рекомендациями о том, на каких условиях возможно строить конструктивные отношения с Россией. Про себя Алексей Сергеевич называл их трестами по промыванию мозгов. Впрочем, все в такой нехитрой организационной работе выглядело пристойно, и ему грех было бы жаловаться. Вероятно, многие мечтали о такой работе, и сам он лет десять-пятнадцать назад тоже мечтал. Но теперь появилась странная черная дыра в мировоззрении. Он наблюдал и становился все более угрюмым от познаний механизмов системы. Нередко организации, куда он наведывался по поручениям куратора, соглашались действовать бесплатно. И тогда Артеменко легко угадывал не только источники их финансирования, но и конкретных хозяев. Из смежных или даже собственного ведомства – он не мог определить точно, зато наверняка знал, что за такими организациями видна плотная тень спецслужб. Уши, как любили говорить внутри ведомства. Те организации, которые требовали или просили денег, в самом деле нуждались в ресурсах. Они не отказывались от взаимодействия, хотя Артеменко никогда и не называл им, какое ведомство он на самом деле представляет. Они и не спрашивали, так же, как и он, легко угадывая в нем представителя спецслужб. Какая им была разница, из ФСБ он, или из СВР, или из ГРУ. «Меньше знаешь, дольше живешь», – говорили ему их молчаливые, сумрачные взгляды, часто задумчивые и проницательные. То были преимущественно интеллектуалы, находчивые собеседники, удачливые аналитики, специализирующиеся на прогнозах. Ныне загнанные
В один из таких хлопотных дней перед глазами Алексея Сергеевича всплыла фраза из интервью Елены Боннэр, жены Андрея Сахарова. Обладая великолепно тренированной памятью, Артеменко помнил ее слово в слово. «Путин создал антидемократическое государство. Уничтожение свободной прессы, уничтожение верхней палаты парламента, создание семи ужасных суперадминистративных структур во главе с руководителями, которые подчинены лично Путину, и, разумеется, война в Чечне – все это, вместе взятое, представляет собой абсолютно антидемократическую тенденцию», – буквы как будто горели перед глазами. Он хорошо помнил переполох в ведомстве в день выхода статьи «Тоталитарный Путин» в австрийской «Штандарт». Вероятно, тогда хозяин Кремля воспринял публикацию болезненно. Но со временем таких выпадов, даже заграничных, становилось все меньше. Что и говорить, он заставил себя уважать, подключив к борьбе за свое доброе имя весь штат имиджмейкеров и спецслужб. Но если там публикации сдерживала многочисленная орда нелегалов и агентов, то тут просто тисками сжимали мозги, люди цепенели, становились все апатичнее, наконец вынуждены были признать безнадежность трепыханий. А что если их задача состоит лишь в том, чтобы такой же порядок создать и в Украине? И если так, то справедливо ли это? Но, как обычно, когда доходило до таких мыслей, Алексей Сергеевич попросту себя останавливал и приказывал не думать об том. В конце концов, это не моя сфера ответственности, выдвигал Артеменко весомый аргумент против себя самого; на время это срабатывало, и он успокаивался.
Работая, Артеменко невольно наблюдал за происходящим. Сначала он был уверен, что сумеет остаться бесстрастным посторонним. И даже с сожалением подумывал, что было бы здорово знать советскую систему, тогда можно было бы сравнить ее с нынешней. Но и без этих знаний офицер ГРУ вскоре начал изумляться, сколь превосходно работала система, сколь яростно и тонко она была направлена на тотальное вовлечение человека в область содействия ей. В работу ее могучего, амплитудного маятника. У него создавалось впечатление набегающих кадров с лицами, как в телевизионном эффекте. И хотя лиц было предостаточно и все они были разными, в какой-то момент они сливались в один сурово-надменный, осуждающий лик карающего жреца. Этот лик выделялся холеностью, принудительной истерией в голосе, необыкновенной заносчивостью и абсолютной уверенностью в своей правоте. Артеменко видел, что слишком многие очень торопились, спешили отработать, зафиксировать Хозяину страны свою преданность. Но, конечно, искусство создания мистических картин ложного реализма прослеживалось более всего у тех, кто имел соответствующие ресурсы.
– Как вам наш мэр? Настоящий мужчина, не правда ли? – подмигнул ему во время очередной встречи куратор. Артеменко предстояло расписаться в ряде документов, преимущественно отчетах за использование денежных средств в Киеве.
Мэр Москвы Юрий Лужков был одним из невольно запоминающихся оракулов. Он научился с особым смаком обставлять каждый свой приезд в Севастополь, и после отмашки Первого был особенно в ударе. Конечно, он и раньше подмазывал колеса в имперской телеге, раздавая от имени Москвы квартиры в Севастополе, закрепляя там незыблемый плацдарм России, прибивая отставных российских моряков к территории многорублевыми гвоздями.
– Да, – согласился Артеменко, – это вам не графоман и не политический шоумен, каких сегодня много около Кремля. Все хотят подыгрывать. А этот действует конкретно и выверенно, как специалист по бомбометанию. Подкупает последовательность и готовность при необходимости излучать ненависть. Он умеет совершать обдуманные психические атаки, не могу не признать.
– А чем вам шоумены не нравятся? Взять хотя бы Владимира Жириновского. Его многие любят. Он и тон задать умеет, и явно недурен. А представляете, как ему было тяжело удержаться, когда только строилась жесткая вертикаль новой власти. И ведь удержался. Молодец, я считаю.