Офицерский корпус Русской Армии. Опыт самопознания
Шрифт:
Итак, единство и однообразие в понимании и толковании основных задач воспитания и образования солдата для дела положительно необходимы.
Достигнуть такого единства возможно лишь в том случае, когда будущим офицерам еще на школьной скамье будут преподаны общие основании подготовки (воспитания и образования) солдата.
В надежде, что опыт минувшей войны побудит наконец обратить внимание на «подготовку войск», мы сосредоточили в настоящем отделе необходимые указания по этому вопросу. По нашему убеждению, этот отдел, сделавшись обязательным в курсе училищ, мог бы послужить подготовке будущих офицеров к делу воспитания и образования солдата в духе единства понимания основных задач, положительно необходимого в настоящее время для правильного развития армии.
Программы военно-учебных заведений должны
Подготовка войск в мирное время (воспитание и образование) / Сост. М. Драгомиров. — Киев, 1906. — С. 89–97.
А. Деникин. Начальники и подчиненные
Существовавший в начале 90-х годов командный состав, начиная от полкового командира и выше, воспитан был по преимуществу в традициях крепостного права. В позднейшие годы преобладание начальников этого типа естественным образом падало, уступая место новым людям и новым веяниям. Ушло время, овеянное романтическим блеском славы и веселья и вместе с тем омраченное свистом розги и шпицрутена. Не отдельные люди создают быт армии, как и быт народа, а общие условия жизни страны. Но влияние личности в военном быту огромно, и оно проводит нередко глубокие борозды в быт массы, светлые или темные, тем более глубокие, чем выше положение и власть человека. И в самый расцвет крепостного права, в суровое время, когда жизнь «холопа» ценилась в копейку, появился полководец Суворов — отец-командир простой, доступный и рачительный о своем воинстве, сроднившийся с ним и им боготворимый. А через полвека появился другой полководец — герой Эривани, Эрзерума и Варшавы — кн. Паскевич, прославленный, но нелюбимый подчиненными, обоготворявший себя и только себе приписывающий заслуги побед, презирающий все нижестоящее. В одном из своих многочисленных писем к нему, увещаний, император Николай I, высоко ценивший боевые заслуги Паскевича. говорил: «Не надо угнетать и быть несправедливу… Прощать великодушно; притеснять же без причины — неблагородно… Да украсит Вас и последняя слава — скромность. Воздайте Богу и оставьте Нам славить Вас и дела Ваши…» Два антипода: Паскевич и великий французский полководец XVII столетия Тюренн, который говорил: «Мы победили» или «Я был разбит».
В сумерки царствования Александра Благословенного, в разгар аракчеевских поселений, удушавших жизнь своею нелепостью и жестокостью, было ведь немало молодежи, идеалистов, гуманистов, столь печально и исторически нецелесообразно закончивших свою деятельность «Северным» и «Южным» союзами. Были такие и в старшем поколении. Один из них гр. М. С. Воронцов за полвека до эмансипации в качестве начальника дивизии своим приказом ограничил применение в отношении солдат телесных наказаний на том основании, что «солдат, который еще никогда наказан не был, гораздо способнее к чувствам амбиции, достойным настоящего воина и истинного сына отечества, и скорее можно ожидать от него хорошей службы и примера другим». Полная антитеза излюбленной поговорке николаевских времен «за битого двух небитых дают».
То, что проводилось долгое время усилиями отдельных лиц, получило наконец санкцию в годы великих реформ императора Александра II. Военные реформы, связанные с именем генерала Милютина (впоследствии фельдмаршала), в общей системе преобразования армии заложили в ее жизнь и быт начала законности и человечности. В частности, Высочайшим повелением 63 г. были уничтожены оскорбляющие человеческое достоинство телесные наказания,[76] «чтобы явить новый пример отеческой заботливости о благосостоянии армии и флота и ввиду возвышения нравственного духа нижних чинов».
Последнее полустолетие перед Мировой войной и прошло в борьбе этих начал с прочно сложившимся старым патриархальным бытом, причудливо сочетавшим законность и самодурство, отеческое попечение и неуважение к человеческому достоинству, сентиментализм и «в зубы!» — солдатские, конечно… Во времена милютинского либерализма борьба шла довольно успешно, приведя к результатам поистине изумительным. Статистика военно-судебного производства
В числе лиц, потрудившихся на этой заросшей чертополохом почве, наибольшая заслуга принадлежит М. И. Драгомирову. Сорок лет и с академической кафедры, и в качестве начальника дивизии, потом командующего Киевским округом и словом, и делом проводил он взгляд, что век муштры и плацпарада, бездушной дисциплины и механизированного строя прошел безвозвратно… Что важнейший элемент на войне есть человек, с духовным обликом которого нужно считаться… Что успех на войне зависит от сознательности и воспитания солдата в духе бесстрашия, инициативы и уверенности в себе, в том, что «с ним на службе поступают по правде, а не по капризу или раздражению»… Что «нужно, наконец, решиться жить по закону»… «Господа офицеры! — поучал Драгомиров, — Приложите все ваше усердие к воспитанию солдата в духе истинной воинской дисциплины, вежливости и сдержанности; тогда не нужны будут несообразные с почетным званием солдата ограничения, тогда звание солдата сделается почетным в действительной жизни».
В 89 г. раздался властный окрик Драгомирова по округу: «В некоторых частях дерутся!..»
А через шестнадцать лет упорной борьбы с этим злом, и небезуспешной, уходя со сцены, он в своих «Делах и делишках» писал все же с горечью:
«Дело не в том, как говорят солдату — „ты“ или „вы“, а в том, что солдат водят оборванцами и не прекращается „мордобой“… Как не приходит в голову этим господам, что их морда слеплена из той же самой глины, что и солдатская, и что если солдат об этом догадается, то нехорошо будет».
Нужно, однако, сказать, что ко времени Мировой войны рукоприкладство как система было изжито безусловно. Это было уже не показной чертой быта, а изнанкой его, не характерным явлением, а уродством. Оно не чванилось открыто своим озорством и безнаказанностью, а таилось под спудом, встречая не только законное преследование, но и общественное осуждение.
<…> Возможно, что М. И. Драгомиров и его последователи отдавали преимущественное внимание борьбе с большим злом, заслонявшим в их глазах меньшее. В огромном калейдоскопе военных начальников, которых или о которых я знал за первую четверть века службы, выделяется один исключительною требовательностью, но вместе с тем и исключительным уважением к офицерскому званию. Это был командир 20 корпуса, генерал Мевес, умерший за три года перед Японской войной. Человек высокой честности, прямой, суровый, он стремился провести и поддержать в офицерской среде рыцарское понятие об ее предназначении и моральном облике. Едва ли не единственный из крупных начальников, он не допускал столь излюбленного и, в сущности, позорного способа воздействия, не применявшегося в отношении служилых людей прочих ведомств, — ареста офицеров. В этом наказании он видел «высшую обиду личности, обиду званию нашему». Мевес признавал только внушение и выговор начальника и воздействие полковых товарищей. «Если же эти меры не действуют, офицер не годен, и его нужно удалить».
Любопытно, что в суровое время русского средневековья суровый царь-воин Петр Великий наказывал армии: «Всех офицеров без воинского суда не арестовать, кроме изменных дел, а за малые вины наказывать штрафами».
Быть может, М. И. Драгомиров чувствовал некий изъян в своей системе, когда писал на смерть Мевеса: «Не только сам. Ты службу по чести и правде правил, но умел налаживать на оную и других; не одних солдат, но и гг. офицеров. Ты понимал, что они не только Твои товарищи, но и подчиненные, и что воспитывать их в служебном долге много нужнее, нежели солдат. Солоно им иногда от Тебя приходилось, но в конце концов награждали Тебя они признательностью нелицемерною».