Офицеры и джентльмены

Во Ивлин

— Почему вы прожили всю жизнь холостяком?

— Я — младший сын в семье. Младшие сыновья в мое время не женились.

— О, чепуха! Я знаю сотни женатых младших сыновей.

— Это считалось довольно эксцентричным для землевладельцев, если, конечно, они не подыскивали себе богатую наследницу. У них не было никаких поместий. Они жили в небольших домиках, которые полагалось возвращать фамильным наследникам, то есть их племянникам или другим младшим сыновьям. Младшие сыновья всегда находились, если глава семьи умирал молодым. В прошлой войне они оказались очень полезными. В некоторых отношениях наша семья, пожалуй, была очень старомодной.

— А вам когда-нибудь

хотелось жениться?

— Нет, пожалуй, нет.

Эти прямые вопросы личного порядка нисколько не смутили дядюшку Перегрина. Практически он был невозмутим. Никто еще, насколько он помнил, никогда не проявлял к нему такого большого интереса. Разговор продолжал нравиться ему даже после того, как Вирджиния спросила без обиняков:

— И много было любовных связей?

— О нет, боже упаси!

— Надеюсь, вы не гомик?

— Гомик?

— Вы не гомосексуалист?

Даже этот вопрос не смутил дядюшку Перегрина. С мужчинами он обсуждал эту тему очень редко, с женщиной — никогда. В откровенности же Вирджинии было что-то такое, что по-детски подкупающе привлекало его.

— О нет, боже упаси!

— Я-знала, что нет. И всегда так думала. Просто пошутила над вами.

— Раньше со мной никто так не шутил. Но однажды, когда я находился на дипломатической службе, мне довелось знать парня, который слыл гомосексуалистом. В этом, по-видимому, нет ничего особенного. Он дослужился до ранга посла. Это был довольно тщеславный и модный парень. По-моему, именно из-за этого люди и говорили о нем как о гомосексуалисте.

— Перегрин, а вы когда-нибудь лежали в постели с женщиной?

— Да, — самодовольно ответил дядюшка Перегрин, — два раза. Обычно я об этих вещах не рассказываю.

— Ну расскажите…

— Первый раз, когда мне было двадцать, а второй — когда сорок пять. Я не в восторге от этого дела.

— Расскажите мне о них.

— Это была одна и та же женщина.

Спонтанный смех Вирджинии в последние годы можно было слышать все реже и реже; когда-то этот смех был одной из ее главных покоряющих черт. Она откинулась на спинку кресла и расхохоталась в полный голос, безудержным детским смехом, в котором не было и тени насмешки. Звонкий голос Вирджинии нарушил царившую в ресторане строгую тишину; на нее, как по команде, устремились сочувственные и даже завистливые взгляды сидящих за другими столиками. Она положила руку на руку дядюшки Перегрина, конвульсивно сжала его костлявые пальцы и продолжала хохотать до тех пор, пока едва не задохнулась. Дядюшка Перегрин самодовольно улыбался. Он никогда не пользовался таким успехом. В свое время он, конечно, бывал на приемах, где многие так же вот смеялись, но это был не им вызванный смех, и сам он в нем никогда не участвовал. Он не совсем понимал, чем так развеселил Вирджинию, но тем не менее испытывал от этого огромное удовольствие.

— О, Перегрин, — сказала наконец Вирджиния с неподдельной искренностью, — я люблю вас!

Не опасаясь умалить свою победу длинной тирадой, Перегрин продолжал:

— Я знаю, большинство мужчин увлекаются любовными делами. Некоторые просто не могут без этого, женщины для них — все. Но есть много и других мужчин — вам они, видимо, встречались не так уж часто, — для которых женщины, в сущности, совсем не обязательны, но они, не понимая этого, все же стремятся к ним и в результате половину своей жизни тратят на женщин, которые в действительности им вовсе не нужны. Я могу сказать вам нечто такое, о чем вы, вероятно, не знаете. Есть такие мужчины, которые были в свое время неисправимыми женолюбами,

а потом, достигнув моего возраста, потеряли интерес к женщинам, а в некоторых случаях и способность иметь дело с ними, и вот они, вместо того чтобы радоваться и отдыхать, начинают принимать различные медикаменты в надежде возродить желание обладать женщиной. Я слышал в своем клубе, как некоторые обсуждали этот вопрос.

— В «Беллами»? — спросила Вирджиния.

— Да. Я бываю там редко, да и то просто, чтобы посмотреть газеты и журналы. Там теперь стало ужасно шумно и неуютно. Меня зачислили членом, когда я был еще совсем молодым человеком, и я до сих пор плачу взносы, сам не знаю зачем. Я мало кого знаю там. Так вот, однажды я слышал там разговор двух мужчин примерно моего возраста. Вы знаете, о чем они говорили? Они обсуждали, какой доктор скорее и успешнее добивается того, чтобы у его пациентов снова появлялось желание обладать женщиной, говорили также о различных дорогостоящих курсах лечения.

— Я знала одного мужчину по имени Огастес, который проходил такой курс.

— В самом деле? И он сам говорил вам об этом? Поразительно!

— А почему же? Разве это не одно и то же, например, если вы идете на прогулку специально для того, чтобы возбудить аппетит перед завтраком?

— Потому что это грешно, — сказал дядюшка Перегрин.

— Грешно — с точки зрения вашей религии?

— Конечно, а как же что-нибудь может быть грешно иначе? — спросил дядюшка Перегрин с необыкновенным простодушием и продолжил свои рассуждения о проблемах секса: — Следует сказать и еще об одном обстоятельстве. Вам стоит только взглянуть на истощенных мужчин, пользующихся успехом у женщин, чтобы понять, что смысла в этом деле очень мало.

Но Вирджиния слушала его уже менее внимательно. Она начала сооружать на своей тарелке пагоду из раковинок от устриц.

— Я подумываю о том, чтобы стать католичкой, — сказала она, не отрывая взгляда от тарелки.

Она позволила гильотине упасть неожиданно.

— О, — сказал дядюшка Перегрин, — с какой целью?

— А вы разве не считаете это хорошим желанием?

— Смотря по каким причинам.

— По любым. Разве вообще это не хорошее желание?

Подошедший официант, бросив на Вирджинию укоризненный взгляд, разрушил сооруженную ею пагоду и взял тарелку.

— Ну-ну, говорите же, разве это не хорошее желание? — настойчиво спросила она еще раз. — Чем вы так неожиданно шокированы? Я очень часто и от многих слышала, что католическая церковь — это церковь грешников.

— Для меня она таковой не является, — сказал дядюшка Перегрин.

Официант принес им блюдо с белокорым палтусом.

— Конечно, если вы предпочитаете не обсуждать этот…

— Я, в сущности, не компетентен обсуждать это, — перебил ее дядюшка Перегрин. — Лично я считаю обращение в католики-делом очень сложным.

— О, не надо быть таким высокомерным и пренебрежительным. А что вы скажете насчет леди Плессингтон? Она ведь наверняка считается первоапостолом.

— Мне всегда было нелегко говорить о Элоиз Плессингтон, если речь шла о религии. К тому же она была принята католической церковью после выхода замуж.

— Правильно.

— А вы, дорогая, не стали католичкой.

— А вы считаете, что все могло бы быть по-иному — я имею в виду себя и Гая, — если бы я стала католичкой?

Дядюшка Перегрин заколебался. С одной стороны, он признавал теоретическую возможность милости господней, а с другой — хорошо изучил мужчин и женщин, которых ему довелось знать.