Оглянись – пришельцы рядом!
Шрифт:
Мой друг неодобрительно покачал головой.
– При чем тут комплекция? Мне думалось, ты ловчее…
– Ну, как было сказано, никто не застрахован от ошибок. – Поднявшись, я сделал шаг к невидимой завесе, что отделяла мою комнату от жилища Саймона. – Где же ты был все эти годы, дружище? И где ты сейчас?
– В Архибе, под кольцами Сатурна. Отдыхаю. – Он повел рукой, и потолок исчез. Там, в темной глубине, пылали звезды и, затмевая их, мерцал гигантский серебристый шар, окруженный плоским кольцом из льда, камней и пыли. Кольцо выглядело сплошным, если не считать щели Кассини, разделявшей его наружную и внутреннюю часть; звезды, сиявшие в черном провале щели, казались пойманными в ловушку светлячками. Архиба, одно из космических поселений в Сатурнианском шлейфе, славилась
Саймон, помнивший о Коре и нашей великой, но скоротечной любви, глядел на меня с улыбкой.
– Сейчас я здесь, а до того был в Рваном Рукаве, в Воронке, – сообщил он. – Большая экспедиция Чистильщиков, сотни кораблей, два Носферата и уйма спецов с половины Галактики. Порталов там нет, доступ любопытным ограничен, связаться трудновато. Так что извини… – Сай развел руками. – Но обещаю искупить молчание! И непременно искуплю. Во-первых, личным присутствием, а во-вторых… – Он выловил одну из информационных капсул, осмотрел ее, хмыкнул, отбросил и схватил другую. – Вот! Подарок тебе приготовил. Оригинальная запись с Пепла, возраст – двести двадцать миллионов лет.
Подарок есть подарок, и я с благодарностью кивнул. Сказать по правде, чудовищная война, отгремевшая в неизмеримой древности, не слишком меня занимала. Если верить Сенебу, который вел статистику моих темпоральных авантюр, мне довелось участвовать в сорока трех войнах, не считая пограничных стычек и грабительских набегов. Конечно, в сравнении с космическими битвами масштаб был не тот, но сути это не меняло: земные войны оставляли пепел на месте городов, космические – засыпанные пеплом планеты.
– Ты знаешь код моего портала, – произнес я. – Жду. Может быть, явишься прямо сейчас?
– Немного попозже, Андрей. Сейчас ты занят, готовишь отчет, не так ли? А кроме того, – Саймон таинственно подмигнул, – я здесь не один.
Женщина?.. – подумал я. Саймон любил женщин и часто менял подруг. По его словам, склонность к непостоянству перешла к нему от предков, но вот от каких? Народы во Вселенной так перемешались…
– Ты слышал о карнавале в Пятиградье? О том, что бывает каждый стандартный год в Долине Арнатов? – спросил я. – До него четыре дня. Встретимся там. Я буду со своей подругой, а ты приводи свою.
Саймон снова подмигнул мне.
– Я не с подругой, а с приятелем, и потому не возражаю, если девушек будет побольше. Видишь ли, приятель мой издалека. Очень любопытный! Интересуется всеми аспектами нашей жизни.
– Он что же, не человек?
– Человек. Во всяком случае, был им.
Скорчив загадочную мину, Саймон отключился. Пару минут я размышлял, кем может оказаться его приятель. Кто он такой? Инопланетное создание, в чей мозг имплантирован человеческий разум?.. Какой-нибудь оригинал с модифицированным телом, с обличьем кентавра, крылатого эльфа или гоблина?.. Некто, изменивший свою плоть в стиле и форме фантазий Зазеркалья?..
Покачав головой, я дал распоряжения Сенебу насчет вечерней трапезы (фрукты, сыр, грибы, рагу из овощей – Октавия не ела мяса) и вышел на галерею. Она охватывает внутренние помещения со всех сторон, с учетом того, что половина дома на Земле, тогда как другая – на Меркурии, у самой границы Сумеречной зоны. Дом, массивное квадратное сооружение, земной своей половиной выступал из высокого крутого утеса, меркурианской – из склона кратера Маринер-10. Холл и спальня глядели на скалы Джерата, а кабинет и комнаты гостей – на Море Калорис, пышущее зноем за силовыми экранами, в трех километрах к востоку от кратерной стены. Пара Туманных Окон, перекрывающих сечение галереи, позволяют обойти ее, не заглядывая в холл. Если начать с левого Окна, рядом с которым изображение стада жирафов, то до угла будет шестнадцать шагов, потом тридцать два вдоль фронтона, поворот и снова шестнадцать до правого Окна. Семнадцатый
Но сейчас я не собирался мерить шагами галерею. Всему свое время: час любви сменяет отдых, а беседу с другом – труд. Во всяком случае, так заведено у нас, людей, и этим мы отличаемся от Носфератов, Галактических Странников, или, к примеру, от мыслящей плесени с третьей планеты Альтаира.
Не терплю работать в кабинете. Я полевой агент, меня, как волка, ноги кормят, и потому работа воспринимается мной как активное действие. Мыслительный процесс тоже связан с движением – для этого и существует галерея, тридцать два шага от угла до угла. Кабинет скорее дань традиции, символ достоинства магистра, нечто совсем не обязательное для реальных дел. В конце концов каждый из нас, музыкант ли, художник, историк или математик, работает с компьютерной сетью, а войти в нее можно в любой точке земного, околосолнечного или межзвездного пространства. Кабинеты для этого не нужны.
Оксинитовые стены галереи, раньше прозрачные, чуть потемнели, поглощая избыточный свет. Я сбросил одежду и обувь, щелкнул пальцами – дверь отъехала в сторону, и солнечное сияние поглотило меня. Каменные ступеньки под босыми подошвами были горячи, пара солнц, повисшее в небе и отраженное в стене, струили яростный жар на грудь и спину, ветер швырял песок в лицо. Полдень, самое пекло, самое страшное место Сахары… Ни один из психогенных носителей, в чьи тела я вселялся, не выдержал бы тут и трех часов; любой высох бы под этим солнцем, отдал бы воду жизни, как говорили ливийцы, мои соплеменники. Их тела – и тело Гибли, ливийского вождя, военачальника фараона Яхмоса – были не такими совершенными, как наши, не способными сопротивляться холоду и зною, ранам, болезням, старости и смерти.
Я вздрогнул – сработала защитная терморегуляция, на лбу выступил и тут же высох пот. Песок под ногами уже не казался обжигающе горячим, солнце грело, а не жгло, кровь не грозила закипеть и выплеснуться из жил, прорвав кожу. Когда с физиологией в порядке, начинаешь ощущать красоту пустыни: величие серых и красно-бурых скал, глубину знойного безоблачного неба, беспредельность усыпанных песком пространств, что тянутся от уэда Джерат на все четыре стороны – молчаливые, сверкающие бледным золотом. Когда-то здесь текли ручьи, и в саванне, обильной водами и травами, кипела жизнь, но нынче напоминают о ней лишь рисунки на скалах, те, что старше пирамид и всех иных рукотворных художеств, египетских или шумерских.
Мой дом окружен древними картинами, призраками и тенями минувшего. Слева от галереи, на серой с прожилками кварца скале – стадо жирафов, к которым подкрадывается леопард, а справа, где высится красноватый утес – два мощных быка с рогами, подобными полумесяцу. Дальше растянулся целый фриз: антилопы и слоны, львы, лошади и носороги, пальмы с перистыми листьями, страусы и смуглые люди с копьями. На каждой плоской поверхности что-то нарисовано, животные или птицы, сцены охоты, поклонения богам, ритуальных плясок, выпаса коров или доисторических любовных игр. Я побывал в том времени, когда создавались фрески Тассили – давно, за десять тысяч лет до новой эры, когда Сахара была цветущим садом. Древние охотники и пастухи, что населяли этот край, не имели отношения к ливийцам. Невысокие, изящные, темноволосые и темноглазые, со смуглой кожей, они являлись прародителями египтян. По мере того, как Северная Африка пересыхала, они мигрировали на восток и юг, к великим рекам, Нилу, Нигеру, верховьям Конго; те, что осели в долине Нила, смешались с пришельцами из Азии, образовав хамитскую подрасу. Их место на средиземноморском побережье и в засушливой саванне заняли другие племена, мигранты из Иберии и с островов, народ совсем иного склада – рослые, рыжие и белокожие, с серо-зелеными глазами. Жители Та-Кем называли их темеху и техени, римляне – либанос.