Огнедева. Перст судьбы
Шрифт:
– Каша! – вдруг сказал он, чтобы что-нибудь сказать, и окинул взглядом засыпанную первым снегом землю. – Это так называется?
– Где – каша? – удивилась Велемила. – Ты что, голодный?
– Ну, вот этот снег, маленький и твердый. – Стейн снял рукавицу и поймал на ладонь несколько белых крупинок. – Не то позимка, не то… нет, не каша, но что-то похожее.
– Не позимка, а поземка! – разъяснила Велемила, привыкшая к тому, что словенская речь варягов бывает неправильной. – И не каша, а крупа!
– Точно! – Стейн стукнул себя по лбу. – А я все стараюсь вспомнить…
Велемила
– Да, вот, к слову, о каше! – Велемила остановилась и махнула рукой девушкам, чтобы шли с добычей дальше. – Коли ты мне помог, надо и тебя на пир пригласить.
– Да как я помог? – возразил честный Стейн, хотя против приглашения на пир ничего не имел. – А других наших фелагов нельзя? – Он вспомнил о своих молодых товарищах, которым в этот веселый вечер предстоит сидеть в холодном, еще не протопленном гостевом доме и пялиться друг на друга, будто за два года похода не нагляделись. Теперь, когда они наконец попали в вик, где много красивых девушек, его возненавидят, если он пойдет веселиться один!
– Сколько у вас парней?
– Пойдут… ну, десятка полтора бы захотели, – осторожно ответил Стейн.
– Шеляг за всех – осилите?
– А чего же нет! Мы же с Олкоги! У нас этого серебра…
– Хоть с кашей ешь, да как бы не подавиться! – засмеялась Велемила над его хвастовством. – Тогда веди своих. Дорогу запомнил?
Помахав рукой, Велемила убежала в избу, где ее уже ждали девушки со своей добычей, а Стейн пошел в гостевой дом за парнями. По пути он крутил головой и смеялся – кто бы мог подумать, что их первый вечер в Альдейгье выдастся таким бурным!
Старшие ушли посидеть к свояку Святобору, челядь устроила себе пированье в хозяйской бане, выставив чарку на полок баннику, чтобы не сердился, а воеводская изба этим вечером безраздельно принадлежала молодежи. Стол был завален угощениями: жареных кур уложили в два корыта, расставленные на длинном столе, в широких мисках ждала квашеная капуста с конопляным маслом и луком, сняли рушники с остывающих пирогов, в больших горшках дожидалась каша с золотистой лужицей коровьего масла поверху. Припасы для пиршества девушки собирали все вместе, как и для пива, налитого в бочку.
Осталось дождаться парней, и вот те явились во главе со своим вожаком-баяльником, восемнадцатилетним Селяней, двоюродным братом Велемилы. Это был невысокий круглолицый крепкий парень с почти белыми волосами и очень светлыми, прозрачными глазами – сказалась чудинская кровь материнской родни. Курносый, некрасивый, он, однако, отличался бойкостью и сметливостью, а способностью говорить без умолку не уступал сестре и девушкам нравился, так что сожалеть о недостатке
И пошло веселье. Прежде чем сесть, Селяня должен был для каждого из своих побрательничков выкупить место рядом с одной из девушек по его выбору; при этом он всячески расхваливал парня, а Велемила, наоборот, старалась его охаять или смутить.
– Кто охоч гулять, тот передайся к нам! – орал Селяня, войдя в избу, а парни толпились у него за спиной в просторных сенях, тянули шеи, пытаясь разглядеть угощения и высмотреть среди девушек за столом ту, которая больше нравится. – У нас молодцы есть хорошие! Первый молодец Синеберн сын Рановидов! – начал он со старших парней из наследников Любошичей, старшего рода ладожской волости. Имена эти Стейну показались странными, и он уже не смог угадать в них старые северные имена Снэбьёрн и Арнвид, настолько те изменились за несколько поколений бытования среди словен. – Синеберн Рановидович во всем горазд: ему быть не в меньших, носить шапку аксамитову, шубу бобровую, на шубе вотолу шелковую, а на шелку все звери лютые рыскучие, птицы певучие, травы растучие, цветы ползучие, лягухи прыгучие!
Девушки покатились со смеху, но Велемила, стоявшая уперев руки в бока, преграждая путь к столу, только тряхнула головой. К началу пира она принарядилась: теперь на ней была богато вышитая исподка, белая шерстяная верхница с короткими рукавами, отделанная полосами красного, с золотым шитьем шелка, на голове алая тканка, расшитая мелким жемчугом, восемь серебряных колец-заушниц, вплетенных в волосы у висков, а на груди блестели бусы в три ряда – из разноцветного стекла, хрустальные и сердоликовые. При свете многочисленных лучин все это сверкало, так что девушка казалась не то богиней из сказаний, не то драгоценным изделием.
– Что сказать про молодца? – Прищурившись, она окинула взглядом своего двоюродного брата по матери. – На морозе-то красён, а как в избу зайдет, то раскис, как рассол! Его шапка не добра – как воронье гнездо, да и то не свое – в людях выпрошено, в ногах выкланено, еще хожено, еще прошено, по всей волости, до самого Ильмерь-озера!
– Да он не с пустыми руками пришел, а с подарочком! – пояснил Селяня, и Синята с поклоном передал Велемиле гребешок резной кости.
– Ну, тогда другое дело! – Она сразу подобрела. – Теперь вижу, каков собой добрый молодец. Чем нам его подарить? – Она обернулась к смеющимся девушкам.
– Чаркой золотой! – выкрикнула одна.
– У него есть! – Селяня махнул рукой.
– Шапкой куньей!
– У него тоже есть! – Селяня даже скривился. – А вы подарите его красной девицей – круглолицею, белолицею, говорливою, не спесивою!
– У нас девушки есть хорошие, они шерстью шьют, точно золотом. Какую выбираете?
– Держану-свет Доброгостеву дочь! – ответил Селяня, вняв знакам, которые ему делал Синята.
Велемила посторонилась, и довольный парень занял место рядом с Держаной. Поскольку его род обитал в Ладоге дольше всех остальных, почти со всеми невестами он состоял в той или иной степени родства, и было сложно выбрать девушку, которая бы нравилась и при этом не была сестрой во втором или третьем колене.