Огнем и мечом. Дилогия
Шрифт:
– Чего тебе от меня надобно?
– Давай отъедем маленько в степь, там и поговорим.
Оба тронули коней и поехали. Отсутствовали они около часа. По возвращении лицо Кречовского было бледно и страшно. Он почти тотчас же стал прощаться с Хмельницким, сказавшим ему напутно:
– Двое нас будет на Украйне, а над нами только король, и более никого.
Кречовский вернулся к байдакам. Старый Барабаш, Флик и весь казацкий чин ожидали его с нетерпением.
– Ну что? Ну что? – послышалось со всех сторон.
– Всем высадиться на берег! – повелительным тоном скомандовал Кречовский.
Барабаш поднял заспанные веки, какое-то странное пламя сверкнуло
– Как это? – спросил он.
– Всем на берег! Мы сдаемся!
Кровь прихлынула на бледное и пожелтевшее лицо Барабаша. Он поднялся с места, на котором сидел, выпрямился, и внезапно этот сгорбленный, одряхлевший человек преобразился в исполина, полного сил и бодрости.
– Измена! – рявкнул он.
– Измена! – повторил Флик, хватаясь за рукоять рапиры.
Но прежде чем он ее выхватил, Кречовский свистнул саблей и одним ударом уложил его на палубе.
Затем он спрыгнул с байдака в челнок, стоявший рядом, где четверо запорожцев держали весла наготове, и крикнул:
– Греби между байдаков!
Челнок помчался стрелой, а Кречовский, выпрямившись, с горящим взором и шапкой на окровавленной сабле, кричал могучим голосом:
– Дети! Не станем убивать своих! Слава Богдану Хмельницкому, гетману запорожскому!
– Слава! – откликнулись сотни и тысячи голосов.
– На погибель ляхам!
– На погибель!
Воплям с байдаков отвечали крики запорожцев с берега, однако те, кто находился на челнах, стоявших в отдалении, еще не понимали, в чем дело, и лишь когда повсюду разнеслась весть, что Кречовский переходит к запорожцам, истинное безумие радости охватило казаков. Шесть тысяч шапок взлетело в воздух, шесть тысяч мушкетов грохнули выстрелами. Байдаки заходили под стопами молодцев. Поднялся гвалт и замешательство. Но радости этой суждено было, однако, обагриться кровью, ибо старик Барабаш предпочел умереть, чем предать знамя, под которым прослужил всю свою жизнь. Несколько десятков черкасских людей не покинули его, и завязался бой, короткий, страшный, как все сражения, в которых горстка людей, ищущая не милости, но смерти, обороняется от натиска толпы. Ни Кречовский, ни казаки не ожидали такого сопротивления. В старом полковнике проснулся прежний лев. На призыв сложить оружие он ответил выстрелами, оставаясь у всех на виду с булавою в руке, с развевающимися белыми волосами и с юношеским пылом отдающий зычным голосом приказания. Челн его был окружен со всех сторон. Люди с байдаков, не имевшие возможности подгрести, прыгали в воду и, вплавь или продираясь сквозь камыши, достигнув челна, хватались за борта и в бешенстве на него карабкались. Сопротивление было недолгим. Верные Барабашу казаки, исколотые, изрубленные, просто растерзанные руками, покрыли своими телами палубу; старик же с саблею в руке еще защищался.
Кречовский пробился к нему.
– Сдавайся! – крикнул он.
– Изменник! На погибель! – ответил Барабаш и замахнулся саблей.
Кречовский быстро отступил в толпу.
– Бей! – закричал он казакам.
Но никто, казалось, первым не хотел поднять руку на старика, и тут полковник, поскользнувшись в кровавой луже, к несчастью, упал.
Поверженный старик уже не вызывал прежнего почтения и страха, и тотчас более дюжины клинков вонзились в его тело. Он же успел лишь воскликнуть: «Иисусе Христе!»
Все кинулись рубить его и рассекли в куски. Отрезанную голову стали перекидывать с байдака на байдак, играя ею, точно мячом, пока, после неловкого швырка, она не упала в воду.
Оставались еще немцы, с которыми справиться было потруднее,
Правда, бравый Флик погиб от руки Кречовского, но из командиров в регименте остался Иоганн Вернер, подполковник, ветеран немецкой войны.
Кречовский был почти уверен в победе, так как немецкие байдаки со всех сторон окружены были казацкими, однако он хотел сберечь для Хмельницкого столь немалый отряд несравненной и великолепно вооруженной пехоты; вот почему задумал он вступить с немцами в переговоры.
Какое-то время казалось, что Вернер не станет противиться, он спокойно беседовал с Кречовским и внимательно выслушивал все обещания, на которые вероломный полковник не скупился. Недополученное жалованье имело быть немедленно и за прошлое, и за год вперед полностью выплачено. Через год кнехты, пожелай они, могли уйти хоть бы даже и в коронный лагерь.
Вернер, делая вид, что обдумывает предложенное, сам тем временем тихо приказал челнам сплыться таким образом, чтобы образовалось тесное кольцо. По окружности этого кольца в полном боевом строю, с левой ногой, для произведения выстрела выдвинутой вперед, и с мушкетами у правого бедра, выстроилась стена пехотинцев, людей рослых и сильных, одетых в желтые колеты и такого же цвета шляпы.
Вернер с обнаженною шпагой в руке стоял в первой шеренге и сосредоточенно размышлял.
Наконец он поднял голову.
– Herr Hauptmann! [65] – сказал он. – Мы согласны!
– И только выиграете на новой службе! – радостно воскликнул Кречовский.
– Но при условии…
– Согласен на любое.
– Когда так, то хорошо. Наша служба Речи Посполитой кончается в июне. С июня мы служим вам.
Проклятие сорвалось было с уст Кречовского, однако он сдержался.
65
Господин атаман! (нем.)
– Уж не шутишь ли ты, сударь лейтенант? – спросил он.
– Нет! – флегматически ответил Вернер. – Солдатский долг требует от нас не нарушать договора. Служба кончается в июне. Хоть мы и служим за деньги, но изменниками быть не желаем. Иначе никто не будет нас нанимать, да и вы сами не станете доверять нам, ибо кто поручится, что в первой же битве мы снова не перейдем на сторону гетманов?
– Чего же вы тогда хотите?
– Чтобы нам дали уйти.
– Не будет этого, безумный ты человек! Я вас всех до единого перебить велю.
– А своих сколько потеряешь?
– Ни один из ваших не уйдет.
– А от вас и половины не останется.
Оба говорили правду, поэтому Кречовский, хотя флегматичность немца всю кровь распалила в нем, а бешенство чуть ли не душило, боя начинать не хотел.
– Пока солнце не уйдет с залива, – крикнул он, – подумайте! Потом, знайте, велю курки потрогать.
И поспешно отплыл в своем челноке, чтобы обсудить положение с Хмельницким.
Потянулись минуты ожидания. Казацкие байдаки окружили плотным кольцом немцев, сохранявших хладнокровие, какое только бывалые и очень опытные солдаты способны сохранять перед лицом опасности. На угрозы и оскорбления, раздававшиеся с казацких байдаков, отвечали они небрежительным молчанием. Поистине внушительно выглядело это спокойствие в сравнении с непрестанными вспышками ярости молодцев, которые, грозно потрясая пиками и пищалями, скрипя зубами и бранясь, нетерпеливо ждали сигнала к бою.