Огненная проповедь
Шрифт:
Теперь, когда тряпка закрывала клеймо на лбу, я смогла различить в ее лице папины черты. Я представила папу, что лежал в тридцати футах отсюда, в доме, и, каждый раз обтирая тряпкой ее лоб и морщась от отвращения, когда меня обдавало дыханием болезни, воображала себе, что ухаживаю за ним. Затем я положила свою маленькую ладонь на руку Алисы – подобное проявление близости отец ни разу не позволил в течение долгих лет. Мне подумалось, правильно ли это – чувствовать близость к этой незнакомке, которая принесла в наш дом болезнь
Алиса забылась сном, ее дыхание вырывалось из горла со свистом и бульканьем. Я вышла из сарая и увидела Зака. Скрестив ноги, он сидел на земле в косых лучах послеобеденного солнца и перекатывал в зубах соломинку. Я подсела к нему. Немного погодя он сказал:
– Знаешь, а я ведь видел, как он упал.
Я поняла, что Зак до сих пор ходил за отцом везде, где только мог.
– Я искал яйца птиц в гнездах на деревьях, наверху загона, – продолжил он. – И всё видел. Вот он стоял и в следующий миг рухнул.
Зак выплюнул соломинку.
– Он пошатнулся, как пьяный. Затем приподнялся, держась за вилы, но снова упал, и больше я его не видел среди пшеницы.
– Мне жаль. Это, наверное, было страшно.
– Почему тебе жаль? Это ей должно быть жаль, – он кивнул на сарай за нашими спинами, откуда доносилось хриплое дыхание Алисы. Скопившаяся в ее легких жидкость боролась с воздухом.
– Он умирает, да?
Я не хотела ему лгать и кивнула.
– Ты можешь сделать что-нибудь? – спросил он и вдруг схватил меня за руку.
Из всего, что произошло за последние несколько дней – болезнь папы, появление Алисы, – самым странным казалось то, что сейчас Зак тянулся к моей руке, совсем как в детстве.
Когда мы были младше, Зак нашел в пересохшем русле маленький черный камень с отпечатком причудливого узора древней улитки. Улитка превратилась в камень, а камень – в улитку. Вот и мы с Заком стали точно та окаменелость. Мы словно просочились, вросли друг в друга. Изначально – потому что близнецы, а затем – благодаря годам, проведенным вместе.
И выбор тут ни при чем, так же, как камень или улитка не выбирали свой вечный союз. Я сжала его руку.
– Что я могу сделать?
– Что-нибудь. Не знаю. Хоть что. Это несправедливо, что она убивает его.
– Это не так. Она же не назло. С ней было бы то же самое, заболей он первым.
– Все равно это несправедливо, – повторил он.
– Болезнь вообще несправедлива, для всех. Но это просто случается.
– Вовсе нет. С Альфами такого не происходит, мы никогда не болеем. Это всегда вина Омег. Они слабые и больные. Несут в себе заразу после взрыва. И она такая. И теперь утягивает папу за собой.
Я не стала с ним спорить. Что правда, то правда – Омеги и в самом деле больше подвержены болезням.
– Но это не ее вина, – попыталась заступиться я. – Если бы он упал в колодец или его забодал
Он отбросил мою руку.
– Ты не переживаешь за него, потому что ты не одна из нас.
– Конечно, переживаю.
– Тогда сделай что-нибудь, – воскликнул он и со злостью утер слезинку, блеснувшую в уголке глаза.
– Я ничего не могу сделать, – ответила я.
Провидцы, по слухам, обладали многими разными способностями: предсказывали погоду, находили источники в засушливых землях, безошибочно угадывали чью-то ложь. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-нибудь обладал умением исцелять. Мы не могли изменить мир – только воспринимали его по-особенному.
– Я никому не скажу, – зашептал он. – Если ты поможешь ему, я не скажу ни слова. Никому.
Но не имело значения, поверила я ему или нет.
– Я ничего не могу сделать, – повторила я.
– Какой смысл тогда в твоей мутации, если ты даже не можешь сделать что-нибудь для него?
Я снова тронула его за руку.
– Он – и мой папа тоже.
– У Омег нет семьи, – отрезал он, отдергивая руку.
Алиса и папа прожили еще два дня. В ту ночь мы с Заком спали в сарае, сквозь сон различая хриплое дыхание Алисы. Внезапно я проснулась, потрясла Зака и сказала, не думая скрывать свои видения:
– Беги к папе. Скорее.
Он ушел сразу, даже не стал меня ни в чем обвинять. Я слышала, как его шаги раздавались на гравийной дорожке, ведущей к дому. Я поднялась и тоже собиралась пойти – ведь рядом умирал мой отец. Но неожиданно Алиса открыла глаза, сначала на миг, потом подольше. Мне не хотелось бросать ее одну в кромешной темноте незнакомого сарая, поэтому я осталась с ней.
Их похоронили вместе на следующий день, хотя на могильной плите значилось только имя отца. Мама сожгла ночную сорочку Алисы вместе с простынями с обеих кроватей, пропитанными потом лихорадки.
Единственным осязаемым напоминанием о существовании Алисы остался большой медный ключ, висевший у меня на шее под платьем. В ту ночь перед смертью Алиса, открыв глаза, увидела, что мы с ней одни. Она сняла с шеи ключ на веревке и передала мне.
– Позади моего дома, под кустами лаванды, зарыт сундук. То, что в нем лежит, поможет тебе, когда ты туда отправишься.
Затем она зашлась в приступе кашля. Мне не хотелось принимать еще один непрошеный подарок от этой женщины.
– Откуда вы знаете, что это буду я?
Она снова закашлялась.
– Я этого не знаю, Касс. Просто надеюсь, что это так.
– Почему?
Я ухаживала за ней больше, чем Зак, как могла облегчала страдания этой чужой и дурно пахнувшей женщины. Почему она желала мне такое? Она снова вложила ключ в мою руку.
– Потому что твой брат полон страхов. Если он окажется Омегой, то попросту не выдержит.