Огненное побережье
Шрифт:
– Красиво излагаете, – сказал мужчина. – Впрочем, никто вас не записывает в антисоветчики, но и читать подобные опусы я вам не рекомендую во избежание несчастных случаев. Вы же советский человек, комсомолец? Если нет книжки в магазинах, так сходите в библиотеку!.. Однако я не собираюсь вас воспитывать, меня интересует другое: откуда у вас взялись эти копии? Они уже в пяти руках побывали, мы прошлись по цепочке и добрались до вас.
– А кто был предыдущий? – спросил я, очень желая насовать воришке по чавке.
– Этого я вам не скажу. Так откуда взяли?
Я столкнулся с ним взглядом,
– Не хотите выдавать сообщников? Ладно, мы и без вас до них доберемся. А вам ваше молчание может выйти боком, с врагами надо бороться всем вместе.
«Стучи на товарищей, пока рука не отсохнет», – подумал я. Он хлопнул ладонью по столешнице и сказал, что я свободен. Через некоторое время меня выперли из комсомола – плата за молчание. Вызвали меня на общее собрание с повесткой типа «О поведении товарища Стрельцова, не достойного звания комсомольца». Я на это сборище, естественно, не явился, и меня исключили заочно. И тут я подумал о своей будущей карьере: у нас все инженеры в партию рвутся, чтобы их повысили в должности, а мне что светит? После этого мы и решили с женой эмигрировать. Она с подачи матери через какого-то дядю Мишу связалась с «Нативом» – это израильская спецслужба по переселению евреев, – ее там проинструктировали и направили в голландское посольство – с Израилем ведь прерваны все дипломатические отношения. В конце концов, после блуждания по интенциям типа ОВИР ей дали добро, но поставили условие, чтобы она предварительно развелась со мной.
– И что ты думаешь по этому поводу? – спросил я у Элис.
– Я без тебя никуда не поеду, но дядя Миша посоветовал мне один финт ушами. Нужно, сказал, подать на развод, взять из ЗАГСа соответствующую справку, а в день отлета мы типа передумаем. Пока очнутся, я уже буду в Амстердаме. Этот фокус проходил у него уже несколько раз. А потом сказал, что и тебя как-нибудь вытащим.
Элис без особых проблем эмигрировала в Израиль, но меня вытащить оказалось сложнее. «Натив» со мной и разговаривать не стал, потому что я не еврей, меня гоняли по инстанциям, отказывали под всякими предлогами. Я уже совсем отчаялся, но выход нашел все тот же дядя Миша:
– Был такой Яша Казаков, ныне он в Израиле Яков Кедми. Так вот, Яша нашел слабое место в эмиграционных барьерах. Наши власти очень не любят, когда в западной прессе их клеймят за нарушения прав человека. У тебя есть знакомые западные журналисты?
– Нет, – ответил я. – Но найду.
Я прошелся по связям, и меня познакомили с французской журналисткой Жанной. Мы с ней переспали для порядка, а потом в известной французской газете появилась соответствующая статья, где упоминался конкретно я в качестве отказника. После этого колесо Сансары завертелось, и через три дня я отбываю в Израиль через Голландию для воссоединения с семьей. Вот такие дела.
– Крутой замес… – задумчиво проговорил Борис. – А в Союз пускать
– Вряд ли, – предположил Паша. – Но точно не знаю… Но все течет, все меняется, жизнь подкидывает сюрпризы. Мы еще встретимся, непременно.
Друзья проговорили весь вечер, до закрытия кафе оставалось несколько минут, а расходиться не хотелось.
– А поехали на родительскую дачу в Салтыковку? – предложил Паша. – Растопим печку, посидим еще. Там еды и выпивки запасено навалом, чаша полная.
Борис на несколько секунд задумался и согласился:
– А поехали! Мне на службу только послезавтра. Девиц будем цеплять?
– Да ну, не до них, – отмахнулся Паша.
Они добрались на метро до Курского вокзала, купили билеты и сели в электричку. Время близилось к полуночи, народу в вагонах наблюдалось мало. Поезд дал короткий гудок, лязгнул колесами и тронулся с места.
– Пойду покурю, а то все бегом да бегом, не успел, – сказал Паша и направился в тамбур.
Борис не составил ему компанию, он не курил. Компанию ему составила девушка его возраста, задумчиво пускающая дым в потолок. Паша достал из кармана пачку, воткнул в рот сигарету и, щелкнув зажигалкой, обратился к попутчице:
– А девушка не боится ездить так поздно одна?
– Девушка ничего не боится, – фыркнула девица и отвернулась.
«Строптивая кошка», – подумал Паша.
– Карачарово, – прохрипел динамик. – Следующая остановка – Чухлинка.
Открылись двери, и в тамбур ввалились два субъекта. Один из них, мужчина лет тридцати, худой и верткий, осмотрел цепким взором девушку и Пашу, и взгляд этот Паше сразу же не понравился: в нем сквозил, с одной стороны, агрессивный интерес, а с другой – некая настороженность, неадаптированность к повседневной жизни. Внешне он выглядел отменно: гладко выбрит, одет в импортные шмотки и обут в лакированные ботинки с длинным носом. На его пальцах виднелись татуировки и толстые перстни. «Явно сиделец, дерганый какой-то, неадекватный, видимо, недавно освободился, не привык еще к нормальной жизни», – определил Паша.
Второй парень выглядел моложе – здоровенный амбал с небритой рожей, одетый в потертую куртку из кожзаменителя и обутый в «говнодавы», как подобную обувь обозвали в народе. «Этот тоже, вероятно, из сидельцев, но вышел раньше, водят его с собой в качестве пугала, а интеллект у него, как у джунгарского хомяка, хотя и выглядит слоном. Хорек и слон». Павел усмехнулся. Он любил отождествлять людей с животными. Но вскоре ему стало не до смеха: «хорек» театрально развел руками, и на губах у него зазмеилась зловещая улыбка.
– Какие жирные гуси здесь обитают, – продекламировал он с блатной растяжкой. – Пальтишко богатое на фраере, а у девушки плащик моднявый. И кошельки пахнут рублями. Выкладывайте лаве, и разойдемся красиво. – В его руках блеснула финка.
У девушки от страха задрожали губы. Павел же не особенно испугался: «Видали мы таких». Он провел детство в хулиганском Марьине и не раз попадал в подобные переделки.
– Тебя надо в Малый театр определить. Обладаешь актерским талантом, – с издевкой заявил Паша и пропел: – «В шумном балагане любят собираться жулики, бандиты, воры всех мастей…»