Огненное порубежье
Шрифт:
— Небось и сам вижу,— буркнул Зихно,— Я тебя про что спросить хочу?
— Говори...
— Не знаешь ли ты чернеца Чурилу? Сказывают, пишет он летопись, обитает в монастыре, а меня к нему шлет камнесечец Никитка. Богомаз я...
Заулыбался монах, от краешков глаз к вискам побежали мелкие морщинки.
— Я Чурила и есть,— сказал он, тыча себя в грудь перстом.— А ты, никак, Зихно?
— Угадал! — обрадовался Зихно, что так быстро нашел нужного человека. Но тут же засомневался:
— А ты и
— Сроду не брехал.
— Что-то не очень чтобы похож ты на него. Про Чурилу рассказывали: богатырь-мужик.
— А я?
— Да щуплый ты какой-то,— замялся Зихно.
Голые мужики смеялись:
— Да Чурила, Чурила он! — кричали они.— В Суждали все его знают.
— Фома ты неверующий,— сказал Чурила и встал. Тут уж все сомнения отлетели прочь: Зихно едва доставал монаху до плеча.
— Ведро-то раков мне принесите,— наказал Чурила мужикам,— Гость у меня нынче.
— Принесем, как не принести,— весело пообещали мужики. По всему видно было: любили они монаха, считали своим человеком.
Чурила и Зихно поднялись на взлобок, где сидела Злата. Девушка, увидев их, встала.
— Никак, и баба с тобой? — сильно окая, удивился монах.
— Златой зовут,— сказал Зихно.
— Женка?
Зихно мотнул головой, нет, мол. Чурила насупился, пронзил Злату строгим взглядом.
— А ведаешь ли ты, богомаз, что девица, коя в распадение впадает, неугодна пред отцом своим является?
— Нет отца у нее, чернец,— ответил богомаз.— Сирота она. А идет со мной оттого, что любит.
— Любить — не грех,— сказал Чурила,— но законная женитьба перед богом законна.
У Златы слезы навернулись на глаза, и монах, заметив их, смягчился:
— Не гневись на меня. Ибо так в «Палее толковой» сказано, а не мной.
И обернувшись к Зихно, спросил:
— Так с чем послал тебя камнесечец?
— Иду расписывать трапезную в твоем монастыре,— сказал Зихно.— А тебя об одном прошу: не гони Златушку, приюти ее у добрых людей.
— Добрыми людьми мир держится,— ответил, подумав, монах,— Есть у меня на примете давнишний мой друг. Нешто к нему податься? Сам он стар уже, а сын его Артамоха в сотниках...
— Не сотворил бы чего? — усомнился Зихно.
— Артамоха-то?
— Чай, не старик.
— Артамоха нынче во Владимире. А старичку-то, Еноше, смышленая баба в доме — клад. Покормить, водицы подать али еще что...
Так подошли они к городским воротам. Воротник, крепкий парень с мечом на поясе, приветствовал Чурилу с почтением. Широко улыбаясь, спросил:
— Наловил ли, чернец, раков?
— Нынче мужики расстарались.
— А енти чьи? — указал парень на Зихно со Златой.
— Из Владимира они. От камнесечца Никитки. Богомаз вот с женкой.
Парень важно кивнул:
— Ну, проходи, коли так.
Чурила
Чурила постучал кольцом в калитку приземистой, в три косящатых окна, избы.
— Ишь ты, слюда в окнах-то,— заметил Зихно.— Богато живет твой Еноша. Уж не боярин ли?
— Бояре здесь не живут,— сказал Чурила.— А Еноша — мостников староста.
Долго ждать хозяина не пришлось. Еноша оказался низеньким скрюченным старичком с мешками под глазами и острой бородкой на нездоровом худощавом лице.
— В гости к тебе, староста,— сказал монах, кланяясь.
Лицо Еноши расцвело:
— Чурила?!
— Сам зришь.
— Входите, входите, милые гости,— пролепетал хозяин, забегая вперед и распахивая перед ними двери в избу.— Вот здесь садитесь. На лавочку. Под образа. А я сейчас медку... Я быстренько...
— За медком не спеши,— остановил его Чурила.— Мед от нас не убежит. А ты наперво взгляни-ка на эту отроковицу... Что? Приглянулась?
— Справная девка,— оторопев от прямого Чурилиного вопроса, в смущении сказал Еноша.
— Ты вот что,— напомнил Чурила,— ты мне давеча жаловался, что стар стал, а дочерью бог не порадовал: водицы подать некому...
— Говорил, говорил,— закивал Еноша,— было такое.
— Ну а коли говорил, вот тебе и девка. Дочкой будет.
Еноша ласково смотрел на Злату. «Быстро и складно»,— подумал Зихно, с благодарностью глядя на Чурилу.
Потом пили мед, и монах рассказывал о своих странствиях. Прощаясь со Златой, Зихно сказал:
— Ты без меня со двора ни шагу.
Злата, тиская узелок, который так и держала все время в руке, согласно кивнула головой.
5
Полюбилась Злата Еноше. Старик был совсем слаб, но, окруженный ее заботами, скоро повеселел и весь словно бы распрямился.
Бывало, встанет утром раненько по-стариковски, а Злата уже хлебы испекла, на столе дымятся в горшке щи. Вечером ляжет, покряхтывая, на лавку, скажет:
— Ты бы уж спать шла, Златушка.
А она только отмахнется — где там: вода не припасена, полы не метены, и еще надо поставить опару. Зато стала Еношина изба чистой да нарядной, другой такой во всем Суздале не сыскать. А все почему? А все потому, что в доме хозяйка.
Ходит Еноша по городу, всем мостникам уши прожужжал: никак не нахвалится Златой. Те, кто полюбопытней, приходили на нее поглядеть: и что это, мол, Еноша расхвастался?! А как отведают Златиной похлебки да попробуют ее пирогов — и сами разносят но всему посаду о ее гостеприимстве и ловких руках.