Огненный перевал
Шрифт:
— Ксения — дочь нашего генерала? — удивился я.
— Ксения — дочь нашего генерала… — подтвердил отец.
— Тогда тем более не буду…
— Что — не будешь?
— Жениться не буду.
— Куда ты денешься… Из училища вылететь хочешь? И меня раньше времени в отставку? У меня еще выслуги не хватает, чтобы на пенсию уйти. Заварил кашу, сам теперь расхлебывай. Не я же должен…
— Но…
— Завтра перед занятиями пожалуй, товарищ курсант, к начальнику училища в кабинет. Хочет с тобой побеседовать лично. У меня все. Решай сам, но об отце тоже подумай…
И я увидел вдруг, что он внезапно стал старым…
Я в те курсантские времена еще не был таким уставшим от жизни человеком и вполне мог бы воспротивиться подобному насилию над собой. Я бы даже, пожалуй, с училищем расстаться решился. Если бы не отец… Он ведь так гордился династией пограничников…
Меня, короче говоря, сломали…
Все равно стало так, как она сказала…
Но я еще тогда был уверен,
Я и сейчас уверен, что это ненадолго…
Чтобы не разговаривать с Ксенией, которая опять начала что-то шипеть, хотя я не слушал откровенно и демонстративно, я отошел по тропе дальше, почти половину дистанции до корпуса вертолета одолел. Да и хотелось посмотреть, как будет строить бой старший лейтенант Воронцов. Мне было видно только частично, что происходит, тем не менее я мог составить общую картину боя. В душе два чувства: я хотел увидеть, оценить и понять, сумел ли бы я сам так бой построить. Второе, и я не сразу осознал это, хотел и поучиться. Признаюсь, что объяснение отца Валентина относительно стрельбы по вертолету меня весьма даже охладило, сразу поставило все на свои места. Воронцов очень точно и доказательно вычислил принадлежность вертолета вовсе не федеральным силам. И я признал, что сам должен был бы это сделать, но не сделал, потому что не имею опыта и не умею правильно оценивать ситуацию, когда требуется не на свои надежды ориентироваться, а на существующее положение вещей. Выводы старшего лейтенанта были просты. Но самое простое часто и является самым сложным. По крайней мере, для меня. И конечно, командовать здесь, в нашей ситуации, должен именно старший лейтенант Воронцов. И именно он, если мы выкрутимся, должен получить награду за то, что будет сделано. А если не выкрутимся, то это уже и значения не имеет. Но выкрутиться тогда, когда всеми силами командует и ведет боевые действия Воронцов, шансов несравненно больше, чем если бы командовал я. И старший лейтенант нашел удачный предлог для того, чтобы меня, не ущемляя моего достоинства и самолюбия, отстранить от попыток стать первым действующим лицом. Контузия… Голова болит неимоверно, а еще больше болит от общения с Ксенией… И потому я предпочел уйти, чтобы и от нее избавиться, и бой со стороны посмотреть, чтобы самому себе дать оценку, хотя я уже почти смирился с тем, что не могу конкурировать со старшим лейтенантом в военных навыках. Нет у меня этих навыков, потому что воинская специальность у меня другая.
Залп подствольных гранатометов был, очевидно, призван не только для того, чтобы преимущество обеспечить и обезопасить отряд от обстрела со скалы. Бандиты еще и свою мощь показать хотели. Этот залп по своему долгому звучанию мало чем уступал артиллерийскому обстрелу. Эхо постаралось… И впечатление соответствующее создалось. У меня даже появились опасения за целостность здешних гор. Оползни в горах — дело не редкое. Услышали его, я думаю, далеко за пределами даже нижнего нашего поста. И на всех он впечатление произвел соответствующее.
Кроме, мне подумалось, старшего лейтенанта Воронцова и его парней…
Если боевиков я видел за ветвями деревьев едва-едва, то спецназовцы в засаде мне были хорошо видны. И внизу, где сам старший лейтенант устроился с одним из солдат, и на противоположном склоне, где выбрали себе точки пулеметчик и два автоматчика. Должно быть, и на нашей стороне тоже кто-то позицию занял удобную, чтобы вести убийственный огонь. Так и получилось. Грохот взрывов многочисленных гранат и эхо от этих взрывов не улеглось еще, и Воронцов удачно воспользовался моментом, когда начало его обстрела не произведет на боевиков впечатления. То есть, когда они еще не услышат очереди и среагируют только тогда, когда падать начнут, грубо говоря, пачками. В этой обстановке общего гула и шума даже команду отдать невозможно. Так и получилось. Боевики понесли потери такие, каких даже я не ожидал, и все потому, что старший лейтенант Воронцов удачно выбрал время для начала обстрела. Они в эйфории от собственного мощного залпа находились, а после эйфории трудно перестроиться и трудно быстро среагировать. Тем не менее они среагировали…
Но реакция боевиков была бесполезной. Воронцов со своими солдатами отходил грамотно и без потерь, не подставляясь. Одним словом, организованно и слаженно. Заметна была сработанность. И опять я убедился, что я был бы на месте Воронцова чужеродным телом, но никак не командиром подразделения с высокой боевой готовностью. Спецназовцами командовать должен спецназовец более высокого уровня — это однозначно…
Я отслеживал весь ход боя и дальше, постепенно сдвигаясь ближе к лагерю, чтобы не угодить под неприцельный обстрел. Боевики склоны тоже прочесывали очередями, и пуль не жалели. И резким контрастом их манере стрельбы звучала встречная стрельба спецназа. Причем со стороны все вовсе не выглядело так, что спецназовцы берегут патроны. Просто они стреляли прицельно. Охотник на охоте, чтобы убить утку, не расстреливает в камыши весь патронташ. Его ружье стреляет только тогда, когда
А угроза нависла серьезная, к тому же сдвоенная. При стрельбе с одного склона бандиты могли укрыться внизу, но при той расстановке пулеметчиков, которую выбрал старший лейтенант, простреливались все, грубо говоря, углы и спрятаться было просто негде. Главное, чтобы бандиты самих пулеметчиков не достали. А достать они могли, особенно из гранатометов. Но здесь уже страховку должны были обеспечить оставшиеся внизу, потому что для любого прицельного выстрела из «подствольника» требуется хотя бы немного привстать. Конечно, можно стрелять навесом, лежа на спине и уперев приклад в землю. Но расстояние для навесного выстрела слишком мало, и здесь можно послать гранату «свечой». А такая граната, как известно, падает почти туда, откуда вылетела.
И все же бандиты прочувствовали, видимо, опасность. Это я понял по тому, как они засуетились. Даже лежа в боевой позиции, именно засуетились. И главным движением, характерным для всех без исключения, было оборачивание на полыхающее за спинами пламя. Кто-то из них, видимо, увидел пулеметчиков. Или просто предположил по логике боя, что спецназовцы сделают именно такой единственно правильный в ситуации шаг. Они бы и сами такой шаг сделали, если бы не постоянная готовность парней за бруствером. Трижды бандиты пытались подняться и прорваться в сторону склона, но все три раза короткие рваные очереди валили наиболее смелых и активных, а бруствера, за которым можно было бы совершить перемещение, у них не было.
Если бы пламя за спиной стало хотя бы наполовину слабее, бандиты наверняка предпочли бы отступить, несмотря на свое значительное численное преимущество. Не совсем, конечно, отступить, чтобы отказаться от попыток таких самоубийственных атак, а с целью произвести перегруппировку и найти новые пути ведения боя, возможно, полностью тактику изменить. Это даже издали было заметно. Оглядывание — это всегда признак нерешительности и неуверенности в своих силах, которые требуют передышки и перегруппировки. Но они не имели возможности отступать, и потому должны были искать другие варианты. Я лично вообще видел единственный вариант спасения для них — оружие сложить, на что они, конечно же, не пойдут. А это значит, что бандиты остаются в безвыходном положении. Но старшему лейтенанту Воронцову в этот момент следует быть особенно осторожным, потому что безвыходное положение часто рождает отчаяние. В отчаянии у человека силы удесятеряются и он способен совершить то, что не может сделать в состоянии нормальном.
Но пока бандиты попытались опять прибегнуть к уже испытанному методу. Должно быть, кто-то дал команду, и мне было видно, как они заряжают «подствольники». Новый залп не был уже таким дружным и сильным, да здесь и не требовалось давать непременно такой. Причем опять часть боевиков стреляла по брустверу прямой наводкой из положения лежа, не жалея свои плечи, которые в таком положении получают сильнейший удар; другие — стреляли навесом. Но выстрелы навесом, из опасения сделать «свечу», получились такими, что гранаты легли в долине далеко за пределами бруствера, а выстрелы прямой наводкой не смогли пробить даже брешь в бруствере, хотя, конечно, осколки камней и гранат полетели в разные стороны, не причинив вреда спецназовцам. Бруствер вздрогнул, но выстоял, потому что камни укладывались плотно, хотя они были разнокалиберными, но это было даже преимуществом, потому что такие камни, как правило, амортизируют удар и не передают его дальше.