Огненный рай
Шрифт:
— Кэрри… — Роджер слегка приподнял голову.
— Ее здесь нет, папа.
Роджер опустился на подушку.
— Позаботься о ней, сынок. Не позволяй ей делать глупости.
Эштон кивнул.
— И не суди ее слишком строго.
— Хорошо, папа.
Роджер уснул на несколько часов. Эштон прибрал в комнате, заправил маслом лампу. Отец проснулся с блуждающей улыбкой на лице, слезинка скатилась по щеке, но, странно, в его взгляде не было печали; послышался вздох, а затем сквозь потрескивание лампы раздался
— Да благословит тебя Бог, сынок.
Пламя лампы качнулось и погасло. Поздно ночью навеки закрыл глаза и Роджер Маркхэм.
Козодой в цветущем саду известил о наступлении яркого солнечного утра, но в домике напротив ставни не открылись, сохраняя сумрак и печаль.
Не обращая внимания на грубый неровный пол, Бетани опустилась на колени у постели умершего Роджера Маркхэма. Слезы текли по ее щекам — она молилась за человека, которого знала всю свою жизнь, воспринимая его неотъемлемой частью Систоуна, некоим смыслом вечности, как скалы, деревья и неумолчный шум волн.
Прочитав молитву, девушка поднялась и поцеловала Роджера в холодную щеку. Собрав все свое мужество, взглянула на Эштона: что сказать человеку, который только что потерял отца? И не только отца. Роджер представлял для Эштона нечто большее — друга, наставника, учителя… Его любовь к сыну была настолько открытой, что вызывала у нее в детстве чувство ревности.
— Очень жаль, — печально прошептала Бетани, — очень… Без него все здесь будет иначе.
В сумеречном свете было едва различимо напряженное и измученное лицо Эштона, и она поняла, что никакие слова не способны утешить его. Бетани быстро пересекла комнату, обняла его за шею и тихо заплакала, гладя его волосы и щеки, только через мгновение осознав, что ее жалость из детской переросла в женскую боль и искреннее, сердечное сострадание.
Эштон отступил от нее и отвел взгляд.
— Не беспокойся обо мне, — хрипло произнес он. Его отчужденность напугала Бетани, которая чувствовала, как велика его печаль, но она не для чужих людей.
— Тебе очень больно, Эштон, — прошептала девушка. — Я вижу это по твоему лицу. Не надо сдерживать себя. Нет ничего плохого в проявлении чувств.
Он покачал головой.
— Не надо так смотреть на меня. Ты заставляешь меня вспомнить, что такое слезы, но… — Он нахмурился и сжал кулаки.
— Но что, Эштон?
Его губы вытянулись в грустную, безрадостную улыбку.
— Даже сейчас ты заставляешь меня вспомнить, какая ты нежная и как я тебя держал в своих объятиях.
У нее перехватило дыхание, кровь прилила к лицу.
— Я не старалась быть… Мне только хотелось утешить тебя.
— Знаю. — Он шумно выдохнул. — Сам виноват. Просто не могу привыкнуть к мысли, что ты изменилась. — Кулаки его разжались, и он взял ее руки. — Благодарю тебя
— Нет, так нельзя. — Слезы снова брызнули у нее из глаз.
— Боже мой, — он притянул ее к себе. — Иди ко мне.
Она прижалась лицом к его груди, оставляя следы от слез на рубашке.
— Какая же я эгоистка, надо успокаивать тебя, а не меня.
Он еще раз крепко прижал ее к себе, как делал это много раз в прошлом, и утер ее слезы.
— Мне с тобой хорошо, — нежно произнес он. — Даже не осознавал, что отец так много значил для тебя.
— Это действительно так. — Она грустно взглянула на камин у дальней стены комнаты. — Я так часто приходила к нему сюда, сидела с ним у камина, положив ему голову на колени, и слушала его рассказы — он умел так интересно рассказывать, что забывалось о дожде, который мешал поехать на прогулку. В твоем отце было столько любви и юмора. Мне приятно было прибегать к нему по всякому поводу. Когда пони повреждал ногу или его мучили колики, он всегда выслушивал и сочувствовал, хотя мой отец все это считал пустяшными проблемами и не удосуживался заниматься ими.
Эштон вытер ее мокрые щеки носовым платком.
— У тебя есть все, чего может желать девушка. Но то, что ты ценишь больше всего, нельзя купить за деньги.
— Да, ты прав, — она судорожно вздохнула. — Неужели так всегда и будет? Мы всегда будем желать того, чего не имеем, и не ценить то, что у нас есть?
— Вы задаете трудные вопросы, мисс Бетани Уинслоу, — грустно улыбнулся он.
В дверях появилась Кэрри Маркхэм. Ее нарядное платье было помятым и запыленным после верховой езды, волосы растрепались. Широко улыбаясь и напевая, она сняла с себя шаль.
— Как я замечательно провела время, — заявила девушка. — И очень выгодно… — Она вдруг запнулась, увидев в доме Бетани. — Что заставило вас прийти так рано, мисс? — поинтересовалась Кэрри. — О Боже, вы плакали. Что-нибудь с вашим братом или…
— Кэрри. — Голос Эштона прозвучал так резко, что она замолчала и удивленно взглянула на брата.
— Эштон, ты же не станешь отчитывать меня в присутствии мисс Уинслоу. — Кэрри заговорщически взглянула на Бетани. — Она, по крайней мере, настолько добра, что позволяет мне заниматься моими делами.
Бетани отвела взгляд, чтобы скрыть недовольство поведением своей горничной.
— Кэрри, папа умер, — тихо произнес Эштон.
Кэрри бросилась к постели отца и остановилась в нескольких шагах, спина напряглась, руки прижались к груди. Бетани ожидала проявления горя, но Кэрри стояла и молча смотрела на человека, который был ее отцом. В течение некоторого времени в комнате царила долгая, напряженная тишина. Наконец Кэрри обернулась, лицо ее ничего не выражало, хотя и стало бледным.