Огненный стрежень
Шрифт:
— Я подарил ей изображение ангела, которое у меня было с собой. Оно ей понравилось.
— Какое изображение ты подарил ей, Джованни? — строго спросил монах.
— Из терракоты, — купец взглянул испуганно, — такая статуэтка красная, с крыльями. Ее нашли в земле около дома моего во Флоренции.
— С крыльями и будто летит?
— Да, падре.
— А на голове венок и в руке пальмовая ветвь?
— Да, падре.
— Нечестивец! Разве это ангел?! Это Ника! Языческий истукан, которому поклонялись здешние
— Я не знал, падре, — в замешательстве сказал купец.
— Бог милостив, Джованни. Но это обойдется тебе в пару лишних золотых или в один добрый мех лисицы. Иначе дева Мария отвернет от тебя лицо свое. Ведь ты привез в дар нашей обители кое-что от щедрот своих?
— Да, падре.
— Щедрот! — раздался рядом скрипучий, злой и насмешливый голос. — Но что в щедрости той и в богатствах изысканных и лукавых, если торгуете благодатью божьей и если молчит душа, и замкнуты уста духовные, и печать на них каинова! Потому что маммона — единая цель ваша! Ха-ха-ха!
Все трое быстро обернулись. В двух шагах стоял неслышно подошедший жилистый, высокий, худой бродяга в старой, выгоревшей, залатанной рясе, подпоясанной грубой веревкой. Он был простоволос. Длинные рыжие космы падали на плечи. К покрасневшим от холода голым ступням его сыромятными ремнями были прикручены грязные стоптанные сандалии.
Серые глаза незнакомца были неподвижны. Запекшиеся губы с кровавыми струпьями, изогнувшись в насмешливом оскале, открывали судорожно стиснутые зубы. Он глядел дико, с ненавистью.
— Не горячи вы и не холодны, а только теплы, — продолжал он с жаром, торопливо, — и оттого изблюю вас из уст моих. И так сказал вам тот, кто человеком рожден, жертвенным тельцом умер, и львом воскрес, и орлом вознесен. И кара его уже над вами. Идет с востока народ из Тартара, побивая всех и сметая все. Пламенем объяты города, и плевелы на полях, и трупы, и вороны. И нету силы дорогу заступить. Занесена над вами звериная лапа, а в ней — меч!
— Ты лжешь! — задрожав в гневе, страшно закричал флорентиец. — Нет такого народа!
— Есть! Уже вести доходят!
— Нет! А если явится, то путь заградят.
— Не вы ли? — захохотал безумец, не отрывая исступленного взгляда от флорентийца. Он уловил в голосе купца тревогу и, наслаждаясь порожденным смятением, вдруг побежал по дороге назад, тыча перед собой перстом и скаля зубы.
Он исчез так же внезапно, как и появился.
— Кто это? — еле переведя дух, спросил купец.
— Безумный, — неохотно отвечал монах. — Был в ордене доминиканцев, но изгнан за непотребство и живет, как зверь. Не тревожься, Джованни. Ступай в монастырь, тебя примут. И не печалься о той женщине из Киева. Да будет с ней благословение божье. Иди.
Купец поклонился и пошел к воротам, ведя коня на поводу.
Монах посмотрел ему вслед.
На
Впереди и позади носилок шли четверо скороходов в лимонных камзолах с вышитым на правом плече черным трилистником. Головы молодых людей были украшены желтыми шапочками с изумрудными перьями. Они несли двух соколов и попугая.
По знаку дамы носилки остановились.
— Благословите меня, святой отец, — сказала она монаху.
Тот нахмурился, однако направился к даме немедля. Носильщики опустили носилки на белые плиты террасы.
— Я весь внимание, прекрасная Виола.
— Я хочу, чтобы вы, падре, благословили меня. И, кроме того, мне хочется получше рассмотреть вашего юного собеседника. Скажите ему, что я не кусаюсь и что молодые люди в моем доме становятся более ловкими и обходительными. Это делает их приятными и умными кавалерами и благородном кругу. Не так ли, падре?
Тут она улыбнулась монаху, который с готовностью благословил ее. Однако почти все сказанное ею было обращено к Томазо, который, словно окаменев, не отрываясь смотрел на нее.
— Подойдите сюда, милый юноша, — продолжала она, — и скажите хотя бы слово. Мне хочется услышать, какой у вас голос.
Томазо медленно подошел к носилкам, не отрывая взгляда от лица красавицы. Виола протянула ему руку. Он схватил ее и жадно поцеловал. Виола усмехнулась:
— О, я вижу, мальчик не может вымолвить ни словечка, но чувства рвутся из него сами.
Томазо, по-прежнему ничего не говоря, смотрел на нее.
— Ну, ну, не так серьезно, — тихо сказала Виола и белой рукой потрепала его по щеке. — Если вы захотите увидеть меня, то на неаполитанской дороге вам укажут мою виллу.
Тут же по ее знаку носилки были вновь подняты, вся процессия направилась в ворота монастыря, где и исчезла.
— Кто это? — спросил Томазо.
Монах хмуро посмотрел на него.
— Это Виола, племянница кардинала.
— Племянница его преосвященства?
— Да.
Монах усмехнулся.
— Томазо, — он пристально посмотрел на юношу, — ты должен быть свободен, потому что небо ждет от тебя подвига.
— Я верный сын церкви, падре.
— Ты сын человека, Томазо. Женщина родила тебя в муках, и женщина передала тебе все страсти и желания, которые волнуют сынов человеческих. И они просыпаются сейчас в тебе и тусклым дымом страстей одевают мысль твою. Мысль же не тебе принадлежит, но вере. И она должна быть ясна, твоя мысль, чтобы ничто не туманило ее. А освободиться от желаний можно, лишь утолив их.