Огненный волк
Шрифт:
Тут же, на поляне, вырыли глубокую яму и свалили в нее тушу упыря, пробили осиновым колом для верности и забросали землей. В землю от поверхности вбили еще один кол – если и полезет вверх, то напорется. Елова говорила, что это все уже ни к чему, но так было надежнее.
– А боярин-то молодец, не сробел! – одобрительно приговаривали мужики. Светелу было приятно это слышать, хотя что ему, брату самого князя, похвалы каких-то оратаев?
Покончив с упырем, Вешничи пошли домой, и впервые за много дней у всех было легко на душе. Нету больше могильного жителя, можно снова ходить хоть в гости, хоть в лес, никого не опасаясь. Вешничи радостно гомонили, смеялись, хвалили Бебрю и братьев, жалели Милаву – вот
А Светел шел молча, не участвуя в общих разговорах, и пытался разобраться в своих мыслях. Что-то странное не давало ему покоя. Непонятное ощущение возникло у него в тот миг, когда перед ним встал упырь, или мгновением позже, и он не мог вспомнить, что же это было. Он часто оглядывался на рогатину в руках Бебри – теперь он сам убедился в ее могуществе. Если она одолела такого огромного и могучего упыря, то, конечно, одолеет и…
И вот тут Светел понял, что его тревожило. Ведь он много раз смотрел в лицо Огнеяру, стоял рядом с ним, даже дотрагивался до него. И ни разу не чувствовал холодного запаха могильной плесени, не ощущал пронзительного веяния мира мертвых. Дивий был полон огня, а не холода. Он – совсем другой породы, нежели этот упырь. И борьба с ним будет совсем другой.
Тем же вечером Вешничи и Моховики, избавившись от упыря, устроили на радостях общее пиршество. Молодежь обоих родов была особенно рада встрече после стольких дней, проведенных в разлуке. До поздней ночи в беседе горел огонь, висел гул голосов, пахло жареным мясом. Мужики толковали о своем, молодежь смеялась по углам, то и дело кто-то принимался петь, другие подхватывали, песня растворялась в разговорах и смехе, а потом затевалась новая.
Светела посадили на почетном месте, между Берестенем и Взимоком. После того, как он не побоялся загородить дорогу упырю, на него стали смотреть с большим уважением. Изредка вставляя слово в разговор двух стариков, Светел не сводил глаз с Оборотневой Смерти. Священная рогатина стояла в Макошином углу, прислоненная к стене возле небольшого идола Великой Матери. Дурная кровь упыря с нее была смыта, клинок намазан кровью оленя, подстреленного Вешничами для этого угощения. То и дело кто-то из женщин обоих родов подходил к ней и проводил по клинку кусочком мяса или пирога, после чего кусочек бросали в огонь. А Светел напряженно размышлял, как ему заговорить с Берестенем о своем деле. Поглядев, какой силой наделена священная рогатина и с каким благоговением Вешничи относятся к оберегу рода, он усомнился, что сумеет уговорить их расстаться с ней хотя бы на время.
Вот еще одна девушка подошла к Оборотневой Смерти с медовым блином, помазала по клинку, угощая рогатину, шепотом благодаря ее за защиту. Ее светлые волосы были заплетены в две косы, и Светел определил, что она из Моховиков. Наблюдая за ловкими и плавными движениями стройной невысокой девушки, он позабыл даже о рогатине. Девушка повернулась и пошла к очагу; Светел увидел ее лицо, и словно теплый свежий ветерок повеял на него среди задымленной душной избы. Чем-то милым, добрым, ласковым дышало ее лицо, и Светел не задумался даже, красива она или нет. Просто она была лучшей девушкой на свете.
– Кто это? – не отводя глаз от девушки, Светел подтолкнул локтем Берестеня. Даже обычная вежливость сейчас ему изменила.
– Эта? – Тот обернулся, вгляделся и с пьяноватым довольством усмехнулся. – А! Это Горлинка, Моховушка, Прибавы и Долголета дочка. Скоро наша будет! Наш Брезь, Лобанов сынок, ее сватать хочет. Хороша девка!
Слова его будто ножом резанули Светела. Ее хотят сватать! Она почти невеста! Еще немного – и один из этих оратаев назовет ее своей женой! Светелу была нестерпима мысль об этом, но он привык сдерживать свои чувства. Больше он ничего не спрашивал, но остаток
Спать Светела уложили в избе Берестеня, в маленькой клети, пристроенной к истобке. Бебря с женой уступили боярину свое место, а сами устроились в истобке на полу вместе со своими неженатыми сыновьями. В клетушке было холодно – там не было ни печи, ни очага, – но Светел, закутанный в медвежьи шкуры, не замечал холода. Он не спал, а все произошедшее за эти два дня казалось ему сном. Священная рогатина, упырь, девушка-Моховушка, лучшая во всем белом свете!
И больше всего мысли Светела занимала именно девушка. Он не знал, что будет теперь делать, но был убежден, что именно ее Мать Макошь назначила ему в жены. Ах, если бы она была из Вешничей! Тогда бы он взял ее вместе со священной рогатиной, и родичи были бы еще ему благодарны. Но они хотят взять ее в невестки и не обрадуются, если их попытаются ее лишить. Даже в сладком тумане любви Светел не утратил способности рассуждать здраво и понимал, что свою любовь к Горлинке ему придется скрывать – хотя бы до тех пор, пока Оборотнева Смерть не окажется в его руках.
Утром Берестень повел чуроборского боярина в большой амбар, где хранилась приготовленная дань.
– Только вот прости, боярин светлый, бобров более у нас нету, – сказал старейшина, показав хлеб, мед, воск и связки шкурок.
– Как – нету? – изумился Светел.
Дорогой бобровый мех добывали на Белезени всего несколько родов, он был необходим чуроборскому князю в торговле с южными и северными заморьями. Князь Неизмир с наибольшим нетерпением ждал эту часть дани, и слова старейшины неприятно поразили Светела.
– Велес не дал! – Берестень развел руками, совсем как старейшина Ручейников, и торопливо заговорил, видя, как нахмурился боярин: – Ушли бобры с Темнички, на другую реку, видно, подались. Мы их искали, до самой пущени добрались. А к пущени уж не сунулись, не обессудь. Из тамошних лесов не то что бобровой – своей шкуры целой не унесешь.
Светел грозно хмурился, но ничего не сказал. Потеря бобрового меха была очень неприятна, но теперь он знал, как начать разговор о рогатине.
Берестеню тоже было невесело оказаться у князя в должниках. Вернувшись из амбара, он велел Ветохе поставить на стол лучшего малинового меда, принести пирогов, вчерашнего мяса, старался угостить и задобрить чуроборского боярина. Видя его старания, Светел все больше верил в успех своего дела, а для вида продолжал хранить суровость.
– Нелегко мне будет князю сказать, что ваших бобров я не привез, – заговорил он наконец. Берестень даже почувствовал себя виноватым – из-за них князь разгневается на младшего брата.
– Должно быть, пущеньские кудесники ворожбой переманили к себе наших бобров, – сказал старейшина. – Люди говорят…
– Однако можете вы и по-иному выказать свою дружбу князю Неизмиру, – задумчиво начал Светел.
– Как? – оживился Берестень. – Ты скажи только, боярин, мы князю нашему доброму все, что хочешь, сделаем! Ничего не пожалеем!
– Много у князя недругов, много завистников. И многие недруги его чародейством владеют. Может, кто-то и увел ваших бобров. Есть и такие, кого простое оружие не возьмет. Отдайте князю вашу рогатину, Оборотневу Смерть, и тогда он вам бобров простит и от дани вовсе освободит.
Берестень опешил, даже разинул рот, изумленно глядя на боярина. Предлагая князю «все, что хочешь», он никак не думал, что князь захочет священную рогатину, оберег рода!
– Да как же… – забормотал он. Это было все равно что попросить снять с себя самого голову. – Никак нельзя… Как мы без нее? Предки наши…