Огненный зверь (сборник)

Джордан Роберт

Наконец Конан добрался до зала при входе, окруженного с трех сторон балконом с балюстрадой из дымчатого камня, и со сводчатым потолком, украшенным алебастровыми арабесками.

Двойная лестница из черного мрамора шла от балкона на уровне второго этажа к мозаичному полу, на котором была выложена карта мира – так, как его знали заморийцы, где каждая страна была представлена драгоценными камнями, вывозимыми оттуда.

На все это Конан не обратил внимания, поскольку взгляд его был устремлен на высокую окованную железом дверь, ведущую на улицу. Ее запирал засов такой тяжелый,

что поднять его можно было только втроем, и засов этот, в свою очередь, удерживался на месте железными цепями и массивными замками.

– Кром! – проворчал киммериец. – Заперта, как в крепости!

Один, два, три раза меч его ударил по замку, и каждый раз Конан морщился, видя, что делают эти удары с кромкой клинка. Замок открылся, и Конан начал быстро протягивать цепь сквозь кольца, при помощи которых она крепилась к засову. Когда он повернулся, чтобы заняться следующей цепью, в засов рядом с тем местом, где он стоял, впилась стрела толщиной в два его пальца. Он бросился на пол, пытаясь определить, откуда может прилететь следующая стрела.

Вдруг он увидел своего одинокого противника. Наверху лестницы стоял невероятно толстыйчеловек, чья кожа, однако, висела складками, будто раньше он был в два раза толще. Пухлое лицо окружали жидкие редеющие волосы, и одет он был в бесформенный ночной темно-синий шелковый халат.

Самарид...

Одна нога торговца драгоценностями была вставлена в стремя на конце тяжелого арбалета, и он, пыхтя, крутил ворот, натягивая тетиву, а из угла его тонкого рта текла струйка слюны.

Быстро оценив, сколько времени пройдет до того, как Самарид сможет вставить в арбалет новую стрелу, Конан вскочил на ноги. После одного яростного удара, высекшего искры, второй замок со звоном полетел на пол. Вложив меч в ножны, Конан выдернул цепь и взялся за массивный засов.

– Стража! – вопил Самарид. – Ко мне! Стража!

Мускулы вздулись желваками на икрах, бедрах, спине, плечах и руках, когда Конан уперся в тяжелый деревянный засов. Он приподнялся на толщину ногтя. На лбу киммерийца выступил пот. На толщину пальца. На ширину ладони. И вот засов вышел из железного паза.

Конан сделал три шага назад, чтобы отвернуть засов. Мозаичные плитки разлетелись вдребезги, когда засов грохнулся и сотряс пол.

– Стража! – заорал Самарид, и ему ответил топот ног.

Конан кинулся к толстой окованной двери и потянул одну створку так, что она с силой ударила в стену. Когда он выбегал на улицу, еще одна стрела просвистела мимо его головы и пропорола борозду в мраморном портике. За спиной образовалась сутолока, когда в зал с криком ввалились стражники, спрашивая у Самарида, что делать, а Самарид, бессвязно вопя, пытался отвечать им. Конан не стал оглядываться. Он побежал. Полный злости на молодую воровку со слишком острым языком, он бежал, пока шадизарская ночь не поглотила его.

Глава 2

Квартал Шадизара, называемый Пустыней, состоял из жалких трущоб. Над кривыми улочками висел смрад, пахло отбросами и отчаянием. Беспорядки, творившиеся в остальных частях города за закрытыми дверями, происходили в Пустыне открыто и делались

для того, чтобы получить доход. Обитатели Пустыни, большой частью оборванцы, жили так, будто в следующее мгновение их может настичь смерть, что зачастую и происходило. Мужчины и женщины были собирателями падали, хищниками или жертвами, и те, кто считал себя принадлежащим к одному классу, обнаруживали, часто слишком поздно, что принадлежат к другому.

Таверна Абулета была одной из лучших в Пустыне, по мнению обитателей квартала. Среди ее завсегдатаев было мало разбойников и карманников. Расхитителей могил не приветствовали, хотя больше из-за запаха, который шел от них, чем из-за способа, каким они добывали себе монеты. Всем остальным, кто мог уплатить за выпивку, были рады.

Когда Конан толкнул дверь таверны, испарения улицы мгновенно вступили в борьбу с запахом подгоревшего мяса и кислого вина в большом обеденном зале, где двое музыкантов, играющих на цитрах, аккомпанируя голой танцовщице, безуспешно соревновались с шумом голосов посетителей таверны. Усатый немедийский фальшивомонетчик мял руками у стойки хихикающую потаскуху в высоком рыжем парике и лоскутах зеленого шелка, которые мало что могли сделать, чтобы скрыть роскошные полушария грудей и ягодиц.

Пухленький офирский сводник с перстнями, блестящими на пальцах, угощал за угловым столом; среди тех, кто смеялся его шуткам – пока хватало его денег по крайней мере, – были три похитителя, смуглые, с узкими лицами иранистанцы, надеющиеся, что он сможет навести их на дело. Две потаскухи, черноглазые близнецы, предлагали свои услуги, расхаживая между столов, и их пояса из монет позвякивали в такт покачивающимся бедрам.

Не успел киммериец войти, как полная, с оливковой кожей женщина обвила его шею руками. Позолоченные бронзовые чаши едва вмещали ее тяжелые груди, а узкий поясок из позолоченных цепочек, низко сидящий на ее крутых бедрах, поддерживал полоски прозрачного синего шелка, шириной не больше пяди, которые свисали спереди и сзади до щиколоток с браслетами.

– Ах, Конан, – промурлыкала она низким голосом, – как жалко, что ты не вернулся раньше.

– Выпей со мной, Семирамида, – ответил он, разглядывая ее высокую грудь, – и расскажи, зачем мне нужно было возвращаться раньше. А потом мы поднимемся наверх... – Он замолчал в недоумении, когда она замотала головой.

– Я сегодня работаю, киммериец. – Увидев, что он хмурится, она вздохнула: – Даже мне, чтобы жить, нужно немного серебра.

– У меня есть серебро, – прорычал он.

– Я не могу у тебя брать монеты. Не хочу.

Он выругался про себя.

– Ты всегда так говоришь. Почему не хочешь? Не понимаю.

– Потому что ты не женщина, – она нежно рассмеялась. – За что я бесконечно тебе благодарна.

Лицо Конана напряглось. Вначале Лиана сделала из него дурака этой ночью, а теперь Семирамида пытается сделать то же самое.

– Женщины никогда не говорят прямо. Ладно. Если я тебе сегодня ночью не нужен, то и ты мне не нужна.

Он отошел от нее, а она так и осталась стоять, уперев кулаки в бока и беззвучно кривя от раздражения губы.