Огнетушитель для дракона
Шрифт:
Я-модуль спросил предателя:
– За что ты её убил?
– Я не убивал. Лишь заключил её тело в холод.
Опять лжёт. Почему он не попросил этого сразу вместо того, чтобы вступать в бой и тащить меня неизвестно куда? Меня охватило бешенство. Он использовал Ларику, как дохлого червя нанизывают на крючок, чтобы выловить рыбу.
– Ты сам говорил, Юй, что забрал её у царевича, чтобы отвезти в Гнездо.
– Забрал уже мёртвую. Царевич обезумел и убил сестру, чтобы не допустить её замужества. По её просьбе. Начиталась Шекспира. Я всегда говорил тебе – человеческие книги вредны для драконов. К тому же вы,
Нет. Не может быть. Я всегда был только другом детства, не больше. Разум доказывал: Юй лжёт. Но сердце… Это неразумное сердце забилось с ураганной скоростью.
– Освободи меня, дракон Юй, я попытаюсь.
– Только после того, как выполнишь обещание. Ты давал слово, что выполнишь клятву, данную от чужого имени. Открой мне ритуал смерти.
Каким же дураком я был. Играл в благородство. Хотел даже перед негодяем казаться куда честнее, чем есть на самом деле. Гор пытался, но не сдержал ни одного слова. Не доставил принцессу в Гнездо, не нашёл отца, не спас Ларику, даже не отдал труд всей дедовой жизни в руки людям. Ничего не сделал! Так с какой стати мне держать слово перед негодяем и предателем Юем, замыслившим уничтожить всех людей, живущих на его родине?
Но я не хотел уподобляться негодяю. Чем тогда я лучше его? И нет ли в том гордыни, что мне хочется быть лучше? Совесть будет чиста – я исполню данное слово.
Вот именно, Гор.
Я-модуль вздрогнул. Кто? Кто сказал это?
Совесть – понятие двойственное. С одной стороны она бела и незапятнанна. Но с другой стороны такой честности – миллиарды жизней людей и животных. А какое мне до них дело?
Никакого, Гор.
Я-модуль принял решение.
– Слово, данное под давлением, не имеет силы.
Тонкая улыбка зазмеилась по драконьей морде Юя.
– Тебя никто не принуждал, Гор.
Тоже верно.
– Я отказываюсь.
– И ты ещё смеешь обвинять меня во лжи, Гор? Ты, трус и ничтожество! Ты даже пальцем не шевельнул, чтобы спасти Ларику. Зачем её спасать, если она станет чужой женой? Выйдет за какого-то сынка раджи – нага, наследника пещерных червей, забывших о солнце, ибо страшатся оставить несметные сокровища, накопленные гималайскими драконами? Или мне показалось, что ты её любишь?
– Да, – согласился я-модуль, – показалось. Зачем возвращать царевну, ушедшую достойно по пути Великого Ме, если она сразу же погибнет на жертвенном камне? Умрёт куда более мучительно и безвозвратно в ритуальном венчании с царём мёртвых, драконом Лу?
– Кто тебе сказал такую чушь?
– Ты.
Юй мелко затрясся в приступе смеха.
– Да, помню. Я лишь пересказал страшную сказку для малолетних драконышей, а ты поверил. Ты знаешь истину, Гор. Твоя память знает. Разве может такой глупый обряд сочетаться с величественным ритуалом смерти?
Он ещё будет со мной спорить! Конечно, может. И никакой этот ритуал не величественный. Отвратительный. И взывает к мерзейшей мощи.
Память раскрылась как взрыв. Перед внутренним взором проступили стены другой пещеры, куда шире и выше той, где я-модуль висел в оковах из метеоритного железа. На стенах плясали багровые сполохи света, сочившегося из расщелины, расколовшей пещеру. Огненная бездна была глубока, но всей шкурой я-модуль почувствовал
Дракон Лу уже вошёл в тело базилевса Гхора. Я чувствовал его невыносимое, палящее присутствие на низшем уровне, который пожертвовал для него базилевс – животные чувства, ощущения. Обычная плата жреца владыке подземного мира. Я знал: ко мне эти жалкие низшие чувства уже не вернутся, но что значит маленькая жертва, когда у меня величайшая цель? Дракон Лу наслаждался – он так долго, немыслимо долго был лишён их. Призраки не чувствуют. Но теперь Лу не призрак. Он – это я, чарь Гхор, проводящий сокровенный обряд.
Мои крыловые щупы раздвинулись, их оплела тонкая голубая молния, я направил её в сердце драконицы. Царевну выгнуло дугой. Агатовые глаза открылись. Я запел заклинание, принося брачный обет от имени Лу. Мне нужно было от драконицы только одно слово, звук или крик, и сорвавшийся стон был сочтён царём мёртвых согласием. И я разорвал силой Лу нежную плоть, спрятанную в жёсткую чешую. Она кричала, лаская слух царя мёртвых, пока не захлебнулась кровью. Лу высосал все её уровни Ме и моей пастью пожрал её плоть на брачном ложе. Это был не мой экстаз – мои чувства умерли.
В огненную бездну полетела голова драконицы, сверкнув алмазами в венце. А потом на чёрный камень легла ещё одна жертва. И ещё… В великом гареме Лу за одну ночь появилось семь новых голов, и на них были уже царские венцы из тринадцати чёрных алмазов. И ублажённый мертвец дал мне великую силу за своих новых жён. Я, чарь Гхор, вырвал у него тайну воскрешения из мёртвых. Лу научил меня, как обмануть собственных потомков.
А ничтожные соплеменники решили, что тем ритуалом я призвал силы хаоса и обрушил их на города атлантов. Какое мне было дело до атлантов и их склок с драконами? Чистое совпадение во времени с катастрофой, сошедшей с небес. Я, чарь Гхор, ученик великого Рара, сделал куда большее.
Так неужели я не сломаю какого-то тщедушного драконыша, моего жалкого потомка? Дракона, в ком ещё живы ощущения первого уровня Ме, которых я лишился после того ритуала? Гор? Я иду, Гор. Я хочу снова чувствовать боль и радость жизни. Посторонись и умри. Это моё тело. Моя жизнь истинного чаря Гхора.
Дракон, обмотанной сетью из метеоритного железа, прибитый к скале заговорёнными скобами, закричал от невыносимой боли, забился в агонии, разрывая себе крылья. Высвобожденная память Гхора врывалась в сознание потомка, таившаяся сила захватывала тело молодого дракона, подминала под свою волю. А когда я-модуль замер, и плёнка, закрывшая глаза, поднялась, золотистый цвет радужки вокруг продолговатых зрачков сменился на мертвенно-серый. Морда разом осунулась, уголки пасти углубились брюзгливыми морщинами, белоснежная чешуя стала сизой на кончиках пластин, словно за один миг это тело прожило несколько тысячелетий. Это был уже другой дракон.