Огни и башни

Яр Надя

— Сандер, это последний раз.

Игер поднялся с места. Когда он закончил движение, охотник уже целился в него из пистолета.

— Сиди где был, отродье Люцифера! — взвизгнул он. — И молчи! Или ты можешь говорить быстрее пуль?

Игер смотрел ему в глаза. Он молчал. Ингер рядом со мной напряглась, как пружина, готовясь выскочить в окно.

— То-то… — проворчал Сандер. По нему было видно, что он перетрусил. — Твоё время ещё не поспело. Не мне тебя убивать… Я пойду.

— Ты не пойдёшь, — сказал Игер, шевельнув пальцами левой руки. — Ты полетишь.

Переменившись в лице, Сандер нажал на спуск, но было поздно. Дуло пистолета скомкалось и потекло,

словно пластмасса в огне. Оружие и сжавшую его руку как будто захватила невидимая волна жара и жуткой силы, зафиксировала и понеслась вперёд. Сандер успел вскричать, но крик немедленно оборвался. Его пистолет и рука скатались в рулон, а потом волна силы ударила в тело, с невнятным хлюпаньем и хрустом сминая плоть в уродливое тесто, в мяч. Невообразимый комок внутренностей, одежды, кожи, рыжих волос и плоти взвертелся, переминая себя, над землёй, как будто привязанный к руке Игера Огнехода. Крови не было. Флайер охотника подскочил с асфальта, кувыркнулся и начал плавиться без огня, становясь бесформенным месивом железа, хрома, кожи, резины и топлива. Игер сжал руку в кулак, и объекты соединились, слепились и срослись вместе, с вонью, шипением и чавканьем формируя целое из неорганики и всё ещё не мёртвой плоти. Оно крутилось, роняя капли прозрачной жидкости и обретая форму шара, словно творимая из подручных материалов новая мерзостная планета, и ближе к северному полюсу на поверхности проплывал искривлённый, но несомненно живой, зелёный, преисполненный невыносимого ужаса глаз.

Если бы это случилось с кем-то другим, моя истерика продолжалась бы до сих пор, но особенность человеческой психики такова, что мы можем относительно невозмутимо и без последствий для душевного здоровья взирать на самые страшные вещи, если только они происходят с врагами. С того момента, как Сандер заговорил — с того момента, как я увидела изуродованное лицо Лили — у меня не было сомнений в том, что он мой враг и враг всего живого на земле. Я не могла бы изменить своё отношение к делу, даже если бы захотела. Я не могла бы этого захотеть. Даже после долгих изобретательных пыток. Сандер был отвратителен мне на биохимическом уровне.

— У меня, кажется, природный иммунитет, — сказала я и вышла из кафе. Зловонный шар из мотофлайера и охотника на вампиров завис метрах в трёх от земли и вращался вокруг своей оси, как юла. Игер держал перед собой открытую ладонь и вдумчиво созерцал результат своей деятельности. На каждом обороте шара он встречался взглядом с тем самым зелёным глазом. Я заметила в окнах окрестных зданий ряд шокированных, побелевших от страха лиц. Потом придётся всё обьяснить соседям. Если у нас, конечно, будет «потом».

— Теперь лети, — сказал Игер. Его уста пылали неземным огнём. — Передавай привет хозяевам, дружок. Обсуди с ними вашу инструкцию, если они, конечно, тебя распутают. В чём лично я сомневаюсь. Вон!

Он указал пальцем вверх, и шар взмыл ввысь, оставляя крыши нашего городка далеко под собой. Он всё ещё капал наземь какой-то дрянью.

— Игер, у тебя на губах огонь, — сказала я.

Игер махнул рукой в сторону Башни, и шар сорвался с места. Наверное, так в своё время летел над Сибирью Тунгусский метеорит. Шум, гром, вой, запах палёного и озона… Потом по курсу шара нашли поваленные, обгорелые деревья. Бедняга Сандер хорошо запёкся по дороге. Надеюсь, там оценили.

Я провожала взглядом шар, пока он не превратился в крохотную точку и не исчез в слепящем белом свете — нет, Свете — Башни. Потом на её поверхности полыхнуло. Вспышка была почти такой же яркой, как пламя на губах

Игера Огнехода. Почти. Вспышка была как на Солнце, когда в него падает крупный метеорит. Я стояла и со слезящимися глазами ждала, сама не зная чего, но Башня продолжала себе стоять. Вспышка случилась и погасла, а она даже не шелохнулась. В этот момент я поняла, что надеялась на её падение. Я впервые это осознала и горько пожалела, что надежда не сбылась. Если бы этот страшный шар, слепленный из неживой и живой земной плоти, отравленный ненавистью и брошенный праведной яростью ударил в Башню ангелов и смёл её с лица земли, камня на камне бы от неё не оставил, если бы Башня упала, как сбитый кегль — как это было бы прекрасно! Мы справились бы со всем, нам здесь всё по плечу, если б только одолеть Башню!

Игер, кажется, думал то же. Может быть, это были его мысли, а не мои. Однако Башня устояла. Он был зол и мрачен. Ингер вышла из кафе, почти задев меня смуглым девичьим плечом, подошла к мужу и осторожно, как пёрышки, положила руки ему на плечи.

* * *

— Ты говорила, что мой брат вернётся.

Я сидела на ступеньке у входа в кафе, глядя, как Игер допивает чай. Ингер опять превратилась в кошку и спряталась под столом. Там ей нравилось, потому что там была тень.

— Да, он вернётся — таким, как Сандер. Даже хуже. Иным его оттуда не отпустят. Вернётся, чтобы убить меня и Ингер. И моих детей.

— Ты говорил, что он всегда тебя защищал, — возразила я. — Что он тебя любил. Если ты вовремя разнесёшь Башню, тебе, возможно, удастся его спасти.

Теперь у меня действительно была на это надежда. Наверное, Сандер всё-таки не произвёл на меня особого впечатления. Я имею в виду, как личность.

— Спасти? Нет, поздно. Я слишком долго копил силы. Ларс уже три месяца там.

— Разве это так много? Я читала, что люди выдерживали и дольше. Сила воли…

— Нет, — отрезал он. — Там время идёт иначе. Это целая вечность мук! Бесплотный дух может почти бесконечно страдать, не меняясь, а вот живое тело… человек… Этого не выдерживает никто. Никто. Они налагают свой гнусный язык на лучшее, что есть в людях — на сострадание, верность, любовь — и лгут, что всё это у нас неправильно, грязно, прогнило насквозь, что надо его заменить. Ваш свет — тьма, говорят они. А Ларс, ты знаешь, даже никогда не верил в свет! Я верил, а он нет. Ему это было не нужно, он просто жил, и всё. Не задумываясь особо. Таким он и попал к ним в плен.

Игер не смотрел на Башню. Он невидяще уставился перед собой, в чашку. В чайную гущу, забеленную молоком. Действие таблетки ослабло, и теперь его глаза уже не были пусты и равнодушны. О, нет…

— Они терзают человека и твердят, что хотят сделать его верным, отважным, мудрым, любящим и святым, а если он соглашается, они делают его низменным, лживым, жестоким, ничтожным предателем и безумцем. Они вымучивают человека из ума и внушают ему, что абсолютно всё в нём, самая его душа — дерьмо, грязь. Когда он наконец ломается и соглашается очиститься, они вынимают у него из души, из сердца всё человеческое, настоящее, живое — ум, волю, верность — любовь, прежде всего земную любовь! — и наполняют кровавую пустоту своей бесконечной жестокостью и жаждой власти. И говорят своей жертве: Нет, вот это как раз любовь! И только это и есть любовь! А у него уже нет ни ума, ни воли… Когда Ларс выйдет из Башни, он будет считать, что любит меня — теперь-то по-настоящему, правильно любит. Поэтому он придёт, чтобы отдать меня Башне, сделать таким же, каким будет он сам — или убить.