Огонь, гори!
Шрифт:
Он поклонился Чевиоту.
– Я еду, – заявил он. – Но прежде… позвольте словечко на ухо, сэр.
Его карие глаза, обычно весело горящие на широком, полном лице, стали очень серьезными после того, как он посмотрел направо и налево в туман.
– Будьте очень осторожны, разговаривая с леди Корк. Да! И с мисс Маргарет Ренфру тоже… Если, разумеется, вам придется с ней разговаривать.
«Неужели требуется столько мер предосторожности из-за украденного птичьего корма?» – изумился про себя Чевиот.
Однако было ясно,
– Джек! Влезай же! – тихо взмолилась Флора и, обратившись к бесстрастному кучеру в красной ливрее, приказала: – Роберт, будьте добры, к леди Корк.
Чевиот сел в карету. Дверца закрылась. Карета неуклюже загрохотала по булыжникам.
Значит, ей даже известно его уменьшительное имя. В прежнее время все знакомые, по крайней мере в Скотленд-Ярде, звали его Джеком. Но все выглядело настолько невероятным, что…
– Репутация, – тихо произнесла Флора, словно говоря самой себе. – Как будто она имеет какое-то значение! Да я ее ни в грош не ставлю! Милый…
И она снова очутилась в его объятиях, и все мысли улетучились под действием сладкого яда.
Однако в мозгу Флоры мысли бушевали почти такие же осязаемые, как запах ее духов. Она отдернула голову.
– Джек, кто был тот человек с бюваром?
– Его фамилия Хенли. Он старший клерк в комиссариате полиции.
– Маргарет Ренфру… – начала Флора.
– Да?
– Ты незнаком с леди Корк, – продолжала она. – Я совершенно уверена в том, что ты незнаком с леди Корк. Но Маргарет Ренфру ты, скорее всего, знаешь. Знаешь или нет?
– Флора, я…
– Ты ведь ее знаешь, да?
Внезапно, к собственному изумлению, Чевиот понял, что сжимает в объятиях тигрицу. Нежную, но тем не менее тигрицу. Она извивалась и вырывалась с изумившей его силой.
– Дорогая! – Он не столько рассердился, сколько был ошеломлен. – Дорогая! – повторил он.
Вдруг Флора сникла. Чевиот понял: она вот-вот расплачется.
– Послушай меня, дорогая, – ласково произнес он. – Я в жизни не слышал имени той женщины, пока о ней не упомянул Хенли. Возможно, вскоре я и расскажу тебе, кто я и что со мной происходит. Я могу рассказать, где я некоторым образом впервые тебя увидел и почему твой образ так долго преследовал меня.
Он не увидел, а скорее почувствовал, как ее глаза, обрамленные длинными ресницами, изумленно уставились на него.
– Но сейчас я тебе ничего не скажу. Я не стану тебя пугать; я ни за что на свете не захотел бы испугать тебя. А пока вот что. Мне велено раскрыть совершенно идиотское преступление в незнакомом месте, среди незнакомых людей. И мне нужна твоя помощь.
– Милый,
– Да, все очень глупо! – сказал он, хотя Флора вовсе не считала происшествие глупым, раз оно касалось его. – Но я понимаю, почему для них так важно раскрыть дело. Даже тип, которого называют «герцог», кем бы он ни был, считает, что…
Стоп!
Чевиот замолчал как раз вовремя: завеса в мозгу приоткрылась и показала ему зияющую пропасть.
Как он мог забыть? «Герцогом» именовали премьер-министра, герцога Веллингтона. Несмотря на почтенный возраст – герцогу минуло шестьдесят лет, – ему хватило задора, чтобы в марте драться на дуэли с лордом Уинчилси.
(«Ну же, Хардинг, – сказал он своему секунданту, – смотрите в оба, да получше отмерьте расстояние. У меня нет времени, черт побери! Да не ставьте его рядом со сточной канавой. Если я в него попаду, он в нее свалится».)
Ворчливый голос, казалось, эхом отдается в ночи. Герцог, седовласый и носатый ворчун, в двадцатом веке был сердцем музея Апсли-Хаус. Он как будто вынырнул из небытия, таща за собой весь свой век, пока карета, скрипя и кренясь, ехала к дому леди Корк. Сэр Джордж Мюррей возглавлял министерство колоний; лорд Абердин являлся министром иностранных дел. И самое главное, министром внутренних дел был мистер Роберт Пиль.
Флора не заметила оплошности; как и всякая женщина, она пришла в восторг, услышав намек на какую-то тайну.
– Но почему?… – упорствовала она.
– Почему птичий корм? Не могу сказать. Больше ничего не украдено. Ты хорошо знакома с леди Корк?
– Очень хорошо. Слишком хорошо!
– Хм… Не является ли она… Как бы лучше выразиться? Нет ли у нее каких-либо эксцентричных привычек?
– Она не хуже многих. Она, конечно, очень стара; должно быть, ей давно перевалило за восемьдесят. И у нее свои причуды. Леди Корк будет в сотый раз рассказывать тебе, что говорил ей доктор Джонсон, когда она была девочкой, и что она ему ответила. Расскажет, как бедный Босуэлл напился пьяным с лордом Грэмом и, шатаясь, завалился на вечер, который устраивала ее мать, и отпускал самые неприличные замечания о дамах; а потом ему было так стыдно, что он посвятил ей целый сборник покаянных стихов. Она до сих пор хранит их в шкатулке сандалового дерева.
– Правда, правда! – воскликнул Чевиот, живо вспомнивший книгу Босуэлла. – Значит, в девичестве леди Корк звали мисс Мария Монктон?
– Да… Джек!
– Что, дорогая?
– Зачем ты притворялся, будто в жизни о ней не слыхал, ведь тебе известно ее имя? И ты стал таким нервным и напряженным, как будто… как будто ты отправляешься на казнь.
– Извини, Флора. Скажи, леди Корк держит в доме крупные суммы денег?
Флора отпрянула:
– Господи помилуй, нет! Да и зачем?
– У нее есть драгоценности?