Огонь и ветер

Кочешкова Елена А.

– Ты ни в чем не виновата! – этого я уже стерпеть не мог. Сгреб ее в охапку и держал, пока натянутые струны на начали лопаться одна за другой. Слезы хлынули из ее глаз, заливая мою рубаху и повязку под ней, которая уже стала не нужна, да я все забывал снять эту тряпку.

Она плакала... плакала так

горько и безутешно, моя храбрая сильная девочка... а я, лишенный своей Силы и своего целительского дара, мог только лишь обнимать ее, как любой обычный мужчина, и говорить сотни ласковых слов в надежде, что они утешат ее.

Да только ни одно не помогало, пролетая мимо ее ушей.

Она вбила себе в голову, что со мной обязательно случится что-то плохое теперь, когда я остался без своего Источника.

Но все же всему приходит конец – спустя бесконечное количество всхлипов Шуна затихла в моих объятиях, и тогда я сказал то, что она не могла расслышать прежде:

– Ты выбрала меня. А я – тебя. Я сам тебя выбрал, понимаешь? – ответом мне был легкий едва заметный кивок, больше похожий на попытку утереть слезы о мою насквозь мокрую рубаху. – Я выбрал тебя, моя девочка... потому что ты делаешь меня счастливым. Ты, именно ты. Ты делаешь меня сильным. Ты делаешь меня... настоящим. И я с тобой хочу делить эту силу и эту радость... – она не видела моего лица, и потому я закусил губу до крови, прежде, чем сказать то, что должен был сказать уже давно: – Я люблю тебя. Слышишь? Люблю!

Только когда эти слова прозвучали вслух, я понял, что это правда.

И повторил их еще сотню раз, пока не почувствовал, что порванных струн больше нет.

Как нет больше и связи, что держала меня столько лет.

Я был свободен.

И счастлив.

Эпилог

Они

лежали, обнявшись – так, что обе руки принца покоились на животе Айны. И было ей столь тепло и столь хорошо, что хотелось плакать от переполнявшей радости. Но она не плакала, а только улыбалась темноте каюты и гладила его ладони, изумляясь тому, как много счастья может быть в простом прикосновении, не исполненном страсти и огня. Огонь тоже был хорош, но он остался позади, равно, как и страсть.

Им на смену пришло время чего-то большего, растущего из тишины и молчания.

Айна знала, почему его руки именно там.

В первый миг, когда после всех ласк сильные, шершавые от мозолей пальцы бережно коснулись ее лона, она вздрогнула, и пальцы тотчас соскользнули прочь: нет, он не хотел и не пытался вторгаться без разрешения туда, куда столько лет была закрыта дверь.

Но он надеялся... и давал ей понять, что отныне им не нужен кто-то третий, чтобы исцелить эту давнюю боль.

Айна поняла это столь же ясно, как если бы робкий его вопрос было облечен в слова.

«Разве сейчас можно? – спросила она неведомо кого, ощущая, как ее сердце стало биться в два раза чаще. – Разве мы не стоим на пороге войны? Разве не безумие это – открывать двери в такую пору, когда никто не знает, будет ли место для колыбели и будет ли время для колыбельных?»

И ответила сама себе:

«А когда, если не сейчас?»

Страх не стал меньше, но ухмылка смерти поблекла, и сама она отступила в тень, признавая свое поражение.

А Айна взяла руки Фарра и положила на свой живот, позволяя ему сделать то, что он не умел прежде, но мог теперь.