Огонь подобный солнцу
Шрифт:
Фу Дордже взял его за руку.
– Ты здесь уже два года, ты стал нашим кровным братом. Ты не похож на других белых, которым мы носим кислород, палатки, еду, обувь и флаги, чтобы они устанавливали их на Вершине Мира. Ты не из тех, кто, взойдя с нашей помощью на гору, гордится только своей победой, хотя это возможно только благодаря нам. Ты танцевал на наших свадьбах и ходил в горы, как шерпа. Ты, так же как и многие из нас, говоришь на непали, и нам не обязательно говорить с тобой на нашем плохом английском. Но сейчас тебе лучше уехать из Гималаев домой.
– Я подожду здесь Стила и Пола.
Коэн надел очки и на какое-то мгновение ею взгляд задержался на
– А что, если тебе пойти к гуркхи?
– Бессмысленно. Я видел у Стила пропуск до Мустанга, пропуск, который невозможно достать. Он скажет, что мы попытались его ограбить и что мы убили Элиота. Стил – американец, достаточно влиятельный, чтобы раздобыть такой пропуск. Бомба и оружие тоже американские.
– А твои люди?
– Я сейчас пойду к ним.
– Я не хочу, чтобы твои люди наказывали Стила.
Фу Дордже откинулся назад.
– Стил лишь крупица снега на Аннапурне; я убью его за то, что он убил моего брата. Но он не туча, посылающая снег.
– Он может рассказать нам.
– Расскажет, если знает и если мы будем убивать его медленно. – Фу Дордже наклонился перешнуровать ботинки из грубой кожи. – А Пол?
– Если он жив, то доберется до Катманду дня через два.
Фу Дордже встал.
– Я должен собрать семью оплакивать моего брата. – Он вновь посмотрел на Коэна. – Это вся твоя одежда? А ботинки?
– Все наши вещи остались у носильщиков и где теперь – неизвестно. Эту накидку мне дал один одноглазый старик, благодаря которому мы за одну ночь преодолели трехдневный путь.
– Это четри.
– Хоу.
– Нельзя доверять людям из долины.
– Он с гор.
Он быстро прошел по задымленным улочкам, увешанным ярким тряпьем и загаженным человеческими испражнениями, за которые отчаянно дрались собаки, и вышел на широкий бульвар, заполненный мотоциклами, рикшами, грузовиками и автобусами. Впереди за деревьями, поникшими от жары и пыли, показались величественные ворота американского посольства, охраняемые двумя морскими пехотинцами. Он замедлил шаг. «Что я смогу сказать на своем родном языке своим соотечественникам? Как я смогу объяснить то, что с нами случилось?»
Однако, взглянув на лица морских пехотинцев с тяжелыми подбородками, на бежевый четырехдверный «додж», стоящий перед посольством, он почувствовал себя спокойнее и увереннее. Это было так давно. Ему вдруг вспомнилось лицо матери, усталое и морщинистое, каким он видел его в последний раз, потому что уже ничего нельзя было увидеть в закрытом гробу с обугленными останками жертв авиакатастрофы. Он сошел с тротуара, и лицо матери в его памяти помолодело, кожа была еще не высушена суровой Монтаной. Вот он бежит к ней, она опускается на колени – так же, как он всего час назад с Сирэл, – чтобы оградить его от нападок старших мальчишек в этой новой стране, потешавшихся над его еврейской внешностью и ирландским акцентом и подкреплявших свои насмешки кулаками. «Ну, Сэмми, и ты научишься давать им отпор, конечно же».
Он переходил улицу, пехотинцы уже заметили его. Как давно он не испытывал этого странного чувства – некой благодарности за то, что вновь может стать американцем, частью могущественной и привилегированной всемирной структуры. Быть под защитой. Мужественные честные лица. Есть кому рассказать обо всем. Дверь посольства открылась и из нее вышли двое мужчин: один в коричневатой куртке, другой – в костюме. Стил, одетый в куртку, увидел застывшего посреди улицы Коэна. Схватив за руку своего спутника, он что-то прокричал, показывая на него
Человек в костюме уже пересек тротуар – рука за полой пиджака, с ним пехотинцы. Стил, отойдя к дверям посольства, кого-то оттуда звал. Человек в костюме крикнул: «Стой!» – когда Коэн ударом кулака свалил его на землю и отобрал пистолет. Увернувшись от черневшего дула винтовки одного из пехотинцев, он ударил его босой ногой в пах, другого – пистолетом по голове так, что его фуражка полетела через улицу.
Из дверей в сопровождении еще нескольких человек выскочил Стил. Он вдруг остановился, увидев надвигавшегося на него с пистолетом в руке Коэна. Нажимая на курок, Коэн стрелял, целясь прямо в ухоженное лицо с тонкими губами, которое, исказившись, резко дернулось назад. Стена посольства окрасилась кровью. Бросив пистолет, Коэн пустился бежать по улице, оставляя позади деревья, грузовики и дома, отделявшие его от случившегося.
Узкие мрачные улочки кишели высыпавшими на них к концу дня людьми, покосившиеся здания бросали причудливые тени. Никто, казалось, не замечал его; босой, потрепанный и грязный, он отличался от многочисленной тощей и полуголой толпы лишь своей отросшей за несколько дней щетиной, некоричневым цветом кожи и вьющимися рыжеватыми волосами. Он сидел с бутылкой холодного индийского пива в дальнем углу дешевого замызганного бара, настороженно всматриваясь в лица проходящих мимо дверей людей.
Сжав в кулаки дрожащие руки, он пытался подавить в себе стремление поскорее убежать от этого ужаса. «Просто бежать, бежать, как будто это простое действие может принести мне избавление. Теперь я точно погиб. Гуркхи ждут. Наблюдают и выжидают. На каждой дороге из города – ловушка. Господи, я больше боюсь гуркхи, чем своих соотечественников... В посольстве им не скажут про бомбу. Придумают что-нибудь другое». Дрожь успокоилась. «Надо действовать очень осторожно и наверняка. Словно вступая в игру в четвертой четверти после четырех пропущенных голов. Почти ничего нельзя сделать». Он на мгновение улыбнулся, глядя на свои руки, вспоминая слова Алекса: «В тебе самоуверенности гораздо больше, чем мозгов». «Кто теперь мне поверит? Сейчас, когда Стил и Элиот мертвы, как я смогу узнать, кто стоит за всем этим? Как я смогу узнать, откуда они, и расправиться с их друзьями? Плевать на атомную войну – она будет так или иначе. Божья кара. Но они убили Алекса...» В дверь просунулась голова гуркхи; разговаривая о чем-то с барменом, он пристально посмотрел в угол, где сидел Коэн, потом ушел. «Нет, неправда – мне все-таки не наплевать на бомбу. Но я уже давно ни на что не надеюсь. С тех пор как она умерла, я оставил все надежды. Разве нет?» Он, вглядываясь в темноту улицы, надел очки. Надо идти к Ким.
Холодный туман, спустившись с гор, распространился повсюду. Улицы почти опустели. В переулках царила тишина, нарушавшаяся только жужжанием редкого фонаря, бросавшего крупицы тусклого света на сырые, неровные, загаженные булыжники, горестным мычанием привязанного ранго или доносившимся издалека гулом мотора автобуса, преодолевавшего небольшой подъем.
Туман привел его в некоторое замешательство; он остановился и шагнул назад. Послышался звук гравия от приближавшихся шагов, затем кто-то остановился. Затаив дыхание, он прижался к стене. В ободке света уличного фонаря на углу быстро проскользнул силуэт с заплетенными волосами, в пестрой накидке и легких кожаных ботинках.