Огонь (сборник)
Шрифт:
* * *
– Эх, брат, если все, что мы вынесли, еще не конец этой великой беды, лучше умереть. Я дорожу жизнью: у меня жена, дети, дом, у меня виды на будущее после войны... И все-таки уж лучше умереть.
– Я умру сейчас, - как эхо, отзывается сосед Паради (он, наверно, взглянул на свою рану), - мне жалко умирать, ребят жалко!
– А мне, - шепчет другой, - не жалко умирать: я умираю ради своих детей. Я умру; значит, я знаю, что говорю, и я говорю: "Им не придется воевать!"
– А я, может быть,
– Значит, после войны придется еще воевать?
– Да, может быть...
– А ты хочешь еще драться?
– Да, потому что я больше не хочу войны, - ворчит кто-то.
– И придется драться, может быть, не с иностранцами.
– Да, может быть...
Налетает порыв ветра сильней других; мы закрываем глаза и задыхаемся. Но шквал уносится, подхватывая, как добычу, и подбрасывая комья грязи, взбаламучивая воду в траншеях, зияющих, как могила целой армии. Мы продолжаем:
– В конце концов, в чем величие войны?
– В величии народов.
– Но ведь народы - это мы!
Солдат, сказавший это, вопросительно смотрит на меня.
– Да, - отвечаю я, - да, друг, правильно! Сражаются только нашими руками. Материал войны - это мы. Война состоит только из плоти и душ простых солдат. Это мы образуем целые равнины мертвецов и реки крови, все мы, и каждый из нас незаметен: ведь нас великое множество. Опустошенные города, разрушенные деревни, вся эта пустыня - мы. Да, всё это мы, только мы!
– Война - это народы; без них не было бы ничего, ничего, кроме какой-нибудь перебранки на расстоянии. Но решают войну не народы, а хозяева, которые ими правят.
– Теперь народы борются за то, чтоб избавиться от этих хозяев!
– Значит, мы работаем и на пруссаков тоже?
– Да, надо надеяться, что и на них, - отвечает кто-то из этих несчастных солдат.
– Ну, нет, черта с два!
– заскрежетав зубами, восклицает стрелок.
Он покачивает головой и замолкает.
– Позаботимся о себе! Не надо совать нос в чужие дела, - сердито бурчит упрямец.
– Нет, надо... Ведь те, кого ты называешь "чужими", совсем не чужие, а такие же люди, как и мы!
– Почему это всегда мы работаем на всех и за всех?
– Да так, - отвечает кто-то и повторяет: - Тем хуже или тем лучше!
– Народы - ничто, а они должны стать всем, - говорит солдат, вопросительно глядевший на меня; он произнес, не подозревая этого, историческую фразу, которой больше ста лет, но придал наконец этим словам великий всемирный смысл.
И человек, спасшийся от бури, встает на четвереньках в грязи, поднимает голову; лицо у него
Он глядит, глядит. Он старается открыть врата неба.
* * *
– Народы должны столковаться через головы тех, кто так или иначе их угнетает. Одно великое множество должно столковаться с другим.
– Все люди должны наконец стать равными.
Эти слова приходят к нам на помощь.
– Равными... Да... Да... Существуют великие начала справедливости, истины. В них веришь, обращаешься к ним, как к свету. И главное начало равенство.
– Есть еще свобода и братство.
– Но главное - это равенство!
Я говорю им, что братство - мечта, смутное чувство, лишенное содержания; человеку не свойственно ненавидеть незнакомца, но так же не свойственно его любить. На братстве ничего не построишь. На свободе тоже; она слишком относительна в обществе, где все неизбежно зависят друг от друга.
Но равенство всегда остается самим собой. Свобода и братство - только слова, а равенство - это нечто существенное. Равенство - это великая формула людей.
Эти люди из народа провидят еще неведомую им Революцию, превосходящую все прежние; они сами являются ее источником: слово уже поднимается, поднимается к их горлу, и они повторяют:
– Равенство!..
Они как будто по слогам произносят это слово: они ясно читают его везде, и любой предрассудок, преимущество и несправедливость рушатся от одного соприкосновения с ним. Это ответ на все, это - величественное слово. Они повторяют его на все лады и находят его совершенным. И даже взрывы снарядов сверкают для них ослепительным светом.
– Это было бы прекрасно!
– восклицает один.
– Это слишком прекрасно и потому несбыточно!
– говорит другой.
Но третий возражает:
– Это прекрасно потому, что это - истина. Но это сбудется не потому, что это прекрасно. Красота сейчас не в ходу, как и любовь. Это неизбежно потому, что это - истина.
– Что ж, раз народы хотят справедливости и раз народы - сила, пусть же они установят царство справедливости.
– За это уже принялись!
– говорит кто-то.
– Это дело не за горами, - возвещает другой.
– Когда все люди станут равными, им придется объединиться.
– И тридцать миллионов людей больше не будут совершать, против собственной воли, чудовищные преступления.
Это правда. Тут нечего возразить. Какой мнимый довод, какой призрачный ответ осмелятся противопоставить словам: "И тридцать миллионов людей больше не будут совершать, против собственной воли, чудовищные преступления"?
Я слушаю, слежу за развитием мысли этих людей, заброшенных на это поле скорби; эти слова исторгнуты раной, болью, эти слова истекают кровью.