Огонь в колыбели
Шрифт:
Наступил вечер по среднегалактическому наименее искривленному меридиану. Стабилизатор открыл фотоэлементы и с надрывом произнес:
— Было! — опять заорали бродяги.
Стабилизатор упрямо повторил:
— Ну как? — с жалостью спросил его Бел Амор.
— Девяносто восемь, — пробормотал Стабилизатор.
— Чего «девяносто восемь»? — удивился Бел Амор и попался.
— А чего «ну как», — горестно вздохнул Стабилизатор и закрыл фотоэлементы.
15
В
Приветствуя ее появление, радостно заржал в дециметровом диапазоне худющий сивый мерин, выпущенный на волю хозяевами-переселенцами пинком под зад, — брел он на все четыре стороны, как этот текст, звякая колокольчиком и цокая подковами, подслеповато обходя гравитационные колдобины и не чуя впереди безжалостного вжикания ножиков, востримых сидящими в засаде дезертирами, учуявшими дармовую конину. Вспомнил он себя жеребенком, потерял бдительность, и спустили бы с него шкуру на барабан, кабы не спасла его от неминуемой гибели патрульная «ОСа», промчавшаяся мимо, сверкая мощным брайдером, и спугнувшая разбойников.
Это неуловимый адъютант эскортировал к омуту детского врача Велимира Зодиака с неразлучным «Календарем Нечистой Силы» подмышкой и с букетиком фиалок на собственную могилку, которые (фиалки) адъютант, не торгуясь, купил у перекупщицы, торговавшей прямо на перекладине Южного Креста, — старуха перед светопреставлением драла за цветы три шкуры. Адъютант уже не надеялся застать столетнего старичка в живых, но все же разыскал его (еще живущим) в жутком захолустном созвездии Лесного Массива, с помощью дворника поднял его с постели, преподнес фиалки, помог одеться, завязал ему шнурки на ботинках и помчал напрямик по бездорожью под мерзким, но не очень опасным дождем асфальто-бетонных частиц, держа над ним зонтик.
Старик был очень недоволен (ворчал, что Бога нет и что со времен чеховских земских врачей ничего в мире не изменилось), но, обнаружив Бел Амора в таком пиковом положении и узнав о возможном приближении конца света, воспрянул духом и сменил свое настроение к лучшему.
— А стул у него был? — первым делом поинтересовался доктор Зодиак и этим вопросом сразу же расположил к себе скептического знахаря Грубиана.
— Не поймем, что с ним стряслось! — доверительно кричал Шеф детскому врачу в слуховой аппарат. — Всегда был рассудителен и уравновешен, а сейчас хамит, качает права и бросается на людей… не хочу подозревать самого худшего, но взгляните на этот ультиматум… «Буду сотрудничать с правительственной комиссией при условии награждения меня орденом Шарового Скопления 1-й степени…» Требует персональный звездолет, ресторанную жратву, баржу с хлебом, головизор последней марки, необитаемую планету, названную в свою честь, какую-то «пожизненную ренту»… Что означает «пожизненная рента»?
— В детстве он был не таким, — доктор Зодиак укоризненно погрозил Бел Амору пальцем и принялся разбирать свой латинский почерк полувековой давности.
Какие-то прививки… от туберкулеза, оспы, СПИДа и венерианской чумки… В раннем детстве ветрянка, потом этот случай с оградой и противостолбнячным уколом… В отрочестве болезнь Боткина, которую Бел Амор подцепил на каникулах, исследуя заброшенные лабиринты Плутона… Рост-вес… никаких отклонений от нормы.
16
Академический консилиум изучал в это время анкетную биографию Бел Амора…
С наследственностью вроде бы все в порядке. Мальчик рос и воспитывался в интеллигентной семье, каких миллиарды. Его отец — талантливый инженер-путеец Дель Амор-ака, мать — Любовь Тимофеевна
Но потом случилось непредвиденное: племенной колдун Марьяжный Бубен (в общем-то добродушный монстр, выходец из Шестимерного Бескозырья) воспылал страстью к бабушке Галине Васильевне, стал неумело свататься, подсылая аборигенов с золотыми безделушками и обещая бабушке зеленую жизнь плюс четыре гарантированные взятки на Семерных Вистах. Дело кончилось тем, что получив гарбуз вместо расшитых рушников, в припадке эпилептического исступления несчастный влюбленный отважился на самоубийство: собрал в кулак остатки своих инфернальных способностей и, корчась в агонии, вызвал на себя схлопывание пространства — сам погиб, но Устричный Архипелаг навсегда затворил свои створки.
Правда, в последний момент бабушку с внуком успели эвакуировать; Галина Васильевна вскоре скончалась в светлом уме и в ясной памяти, отправив внука в профтехучилище Охраны Среды (ему к тому времени исполнилось шестнадцать лет); хотя родители Бел Амора, возможно, до сих пор живы, связи с ними никакой — перестукиваться через свернутое пространство так накладно, что ни одна правительственная комиссия не даст разрешения потратить целых полторы тысячи эмцеквадратов на поздравление с Новым годом или с Днем ангела.
Значит, пиши пропало.
О дедушке Бел Амора по материнской линии Тимофее Аскольдовиче Севрюгине мало что известно. Он любил говорить: «Человечество смеется над своим прошлым? Значит, пусть человечество смеется.» Известно также, что за эти смешочки его раскурочили в эпоху Курортизации и по этапу отправили на Черноморское побережье Кавказа — это событие произошло за восемь лет до принятия Закона о Всеобщем и Принудительном Курортном Обеспечении.
О предках-канатоходцах с отцовской стороны никаких сведений.
Короче, академические светила, как и предполагал Шеф Охраны Среды, показали свою полную несостоятельность: вместо функций медицинского консилиума они по привычке взяли на себя обязанности контрольно-ревизионной комиссии и военного трибунала… а как еще доказать, что пациент симулирует? Они забрались в дебри служебных анкет и характеристик с целью вывести Бел Амора на чистую воду и окончательно сгинули в этих джунглях — лишь иногда на опушке выглядывала чья-нибудь козлиная бородка, стригла ушами, трясла обломанными и пожелтевшими рожками, делала пару жадных затяжек и опять исчезала в шатер перелистывать раздвоенным копытом страницы гроссбухов, выискивая между ведомостью о количестве выданных Бел Амору подштанников и сведениями о его боевых вылетов времен Конфликта у Фанерной Гряды компрометирующий материал, вроде объяснительной записки о невыходе на работу по причине драки в присутственном месте с каким-то пьяным ежиком, в результате чего обоих загребли в каталажку… Кто из нас не без греха, пусть бросит в консилиум камень. Впрочем, на это святое дело не хватит и целой баржи с гравием.