Огонь в затемненном городе (1972)

Рауд Эно Мартинович

В воскресенье я был на месте уже в половине первого и придирчиво оглядывал комнату Олева, но ничего особенного не заметил.

— Может, сыграем партию в шахматы? — предложил Олев.

— А чего же, давай, — согласился я как ни в чем не бывало, но почувствовал разочарование: не для этого же он меня приглашал!

Олев играл сегодня невнимательно и почему-то беспокойно поглядывал на часы, хотя время на обдумывание ходов у нас было не ограничено. Он проиграл две партии подряд, и в третьей его положение тоже вскоре стало безнадежным. Но тут, вместо того чтобы в

знак поражения положить короля, Олев встал из-за стола и подошел в угол комнаты, где стоял «скелет» его радиоприемника. Я называл это скелетом, потому что у Олева вовсе не было никакого ящика, какой полагается настоящим приемникам, а были одни только голые детекторы или как там они называются. Олев так и называет свое сооружение— детекторным приемником. Ну вот. Олев начал возиться возле этого самого «скелета». Оттуда послышался тихий шорох. И вдруг:

«Смерть немецким оккупантам!»

Слова были произнесены на чистейшем эстонском языке.

От неожиданности я так и выскочил из-за стола.

— Передача из Москвы, — спокойно сказал Олев, но скрыть победную улыбку ему не удалось.

Диктор читал сводку Советского Информбюро. Подбитые танки…

Сбитые самолеты… Героическое сопротивление Красной Армии отборным частям немцев, наступающим на юге…

Да-а. Дела обстояли совсем не так, как писала «Ээсти сына».

— Немцам приходится туго, — сказал Олев.

— Их разобьют вдребезги, — сказал я.

Олев добавил:

И мы должны этому помочь.

Мне показалось, что у него снова мелькает какая-то идея, и поэтому сразу же спросил:

— У тебя есть какой-нибудь конкретный план?

— Никакого плана у меня пока нет, — ответил Олев. — Но я считаю, что мы не можем держать при себе то, что услыхали по радио. У нас в городе не так уж много радиоприемников. И далеко не у всех людей есть верное представление о положении на фронте. Все питаются только тем, что пишут в газетах, или слушают всякие сплетни.

— Верно. — Я был совершенно согласен с Олевом. — А некоторые, хотя и имеют приемники, не осмеливаются слушать передачи из Москвы. Ведь это запрещено.

Я подумал об арестованном отце Эло.

— Точно. Например, в квартире напротив нашей слушают только три радиостанции — Таллин, Тарту, Тюри.

Мы рассмеялись. Ведь известно, что Таллин, Тарту и Тюри передают одну и ту же оккупационную программу.

— Что же делать?

— Надо подумать.

И мы стали держать совет.

Довольно скоро выяснилось, что у Олева все-таки имелся один план.

— А что, если распространять сводки Совинформбюро в гимназии?

— В гимназии только ученики… — сказал я с сомнением.

— Ну и что? Гимназисты уже не дети. Учеников старших классов уже теперь пытаются заманить в армию. Скоро дойдет очередь и до младших. И гимназистам тоже не вредно иметь верное представление о происходящем.

— Хорошо, — согласился я. — Но как ты намерен это осуществить? Может, начнем произносить речи?

— С ума сошел! Нет. Я думаю, можно будет писать сообщения на доске.

— На доске? У нас в классе?

— Не только в нашем классе.

В других классах надо будет тоже писать, иначе они сразу нас выследят.

— Ясно, выследят, — сказал я и подумал, что нас наверняка выследят, даже если мы будем писать и в других классах.

— Значит, ты согласен? — спросил Олев.

— Конечно. Только я думаю, что…

— Что?

Я хотел было сказать, что нам следует соблюдать крайнюю осторожность. Но почему-то я этого не сказал.

— Думаю, что мы должны писать только самое главное.

— Конечно! — сразу же согласился Олев. — Мы будем писать только самое важное. И точка.

— Лучше восклицательный знак.

Олев засмеялся.

— Я сказал это в переносном смысле. Вообще-то мы можем ставить в конце хоть по три восклицательных знака.

ДИКОВИННЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ

Гимназия взбудоражена. Причиной тому — диковинные происшествия то в одном, то в другом классе.

Впервые это случилось во втором классе. И уже два урока спустя вся гимназия ни о чем другом не говорила. Своими глазами я ничего не видел, так как учусь еще только в первом классе. Поэтому расскажу обо всем случившемся со слов второклассников.

В тот день первым уроком у них была география. Во втором классе такой обычай: перед началом урока географии дежурный должен взять из учительской карту и повесить в классе. И в конце каждого урока преподаватель географии говорит, какая карта потребуется в следующий раз. В тот день им нужна была карта Африки. Но, придя в класс, дежурные увидели, что карта уже прекрасно висит себе на гвоздике посреди доски. Они не придали этому особого значения; наверное, просто подумали, что карту принес кто-нибудь из учеников их класса. Так изредка и раньше случалось.

Прозвенел звонок. Учитель пришел в класс, отметил отсутствующих и стал вызывать к доске.

Отвечать вышел Пээтер М арипуу. Урок у Пээтера был более-менее выучен, и он отвечал не то на тройку с плюсом, не то на четверку с минусом. Потом учитель велел показать реку Замбези. Пээтер нашел Замбези на карте, но совершил типичную ошибку — показал реку не по течению, а против течения. Учитель велел ему показать Замбези как полагается — по течению. Но едва Пээтер снова прикоснулся указкой к карте, как она с грохотом упала к его ногам.

И тут все увидели то, что было за картой.

В классе воцарилась мертвая тишина. Глаза всех были прикованы к доске.

А на доске была написана краткая выдержка из сообщения Советского Информбюро.

Учитель побледнел.

В классе поднялся тихий шумок.

Пээтер поднял карту с пола и растерянно держал ее в руках.

— Сотрите с доски и повесьте карту на место, — сказал ему учитель.

Пээтер вытер доску и повесил карту на гвоздик.

— А теперь покажите мне реку Замбези как полагается.