Огонь желаний
Шрифт:
Он запер за собой дверь и, подойдя к постели, взглянул на девушку. По тому, как сотрясались ее плечи, он понял, что слезы текут ручьем.
— Вада, — обратился он к ней, и его гортанный голос прозвучал с нежностью.
— Уходи, — рыдая проговорила она. — Ухо…ди! Я знала, что ты так поступишь!
В ее голосе было отчаяние.
Но лицо Пьера стало добрым и ласковым. Он сел на кровать и откинулся на подушки так, как он сделал это однажды у себя в студии, и нежно привлек к себе Валу. Она не сопротивлялась
— Почему же ты мне ничего не сказала? — спросил он через некоторое время.
— Моя мать однажды мне объяснила, что никто… никогда… не полюбит меня просто так, какая я есть.
— Когда же ты собиралась сказать мне правду? Стало тихо.
— Тебе все равно пришлось бы когда-нибудь мне все рассказать, — продолжал Пьер. — И когда, по-твоему, наступил бы подходящий момент?
Вада подняла головку с его плеча. По щекам катились слезы, ресницы были влажные, припухший от рыданий рот искривился. Ее губы дрожали, когда она стала умолять Пьера:
— Давай поженимся! Пьер… ну пожалуйста, мы ведь можем отказаться от денег! Если хочешь, вообще забудь об их существовании. Пожалуйста, давай поженимся… я не могу жить без тебя!
В голосе девушки звучало отчаяние. Когда ее глаза, искавшие понимания, не нашли желанного ответа, она спрятала лицо у него на груди и снова заплакала.
— Нам еще многое нужно обсудить, — тихо произнес Пьер.
Он замолчал, и Вада испуганно спросила:
— Что именно?
— Давай начнем с того, что ты мне объяснишь, зачем сюда приехала? — сказал Пьер.
— Я думала, что не могу выйти за тебя замуж, пока как бы… помолвлена с другим, — не очень складно выразилась Вада.
— И, вернувшись в Париж, ты продолжала бы выдавать себя за другую?
— Да, — смущенно подтвердила девушка.
— А сколько лет настоящей мисс Спарлинг?
— Наверно, около шестидесяти, — ответила Вада. — В Шербурге она повредила ногу и предложила мне ехать в Париж без нее, чтобы купить платья для приданого.
— Уверен, у нее даже в мыслях не было, что ты будешь разгуливать по Парижу с незнакомыми мужчинами.
— Ты… не показался мне таким… чужим, — ответила Вада.
— Ты увиливаешь от разговора и сама прекрасно это понимаешь, — строго сказал Пьер. — Как можно было так опрометчиво поступить и согласиться пообедать с человеком, которого совсем не знаешь, а потом еще пойти в его студию?
Вада собралась с мыслями и сказала:
— Я не думала, что художники спят в своих студиях… Я думала, что они там только… работают.
— Все это, однако, не объясняет, почему ты приняла приглашение не только от меня, но и от маркиза, — с гневом произнес Пьер.
— Возможно, потому, что для меня это была единственная возможность, пока я свободна, делать то, что хочу, поскольку
Пьер молчал, и Вада робко добавила:
— Я думала, что это… как бы приключение.
— Ничего себе приключение! — воскликнул Пьер. — Меня в дрожь бросает от одной только мысли, в какой беде ты могла оказаться.
— Да, я была в опасности… но ты спас меня!
— Только благодаря счастливому стечению обстоятельств, а это бывает один раз из миллиона случаев.
Вада подумала, что Пьер говорит с ней слишком сурово, и сказала, чтобы отвлечь его мысли от ее необдуманных поступков:
— Кстати, ты тоже выдал себя не за того, кем являешься на самом деле, и пытался выудить у меня сведения о мисс Хольц вовсе не для газеты. Разве не так?
— Да, ты права, меня это интересовало не для очерка. Брат мне написал о предполагаемом браке, раньше он о нем и не подозревал. В письме Давид сообщил, что его невеста ненадолго приехала в Париж и остановилась в отеле «Мерис».
— И ты, конечно, решил посмотреть, что я из себя представляю?
— В отеле мне сказали, что мисс Хольц не прибыла, зато я встретил ее компаньонку — очень молоденькую и, к своему удивлению, очень хорошенькую, но крайне своенравную юную особу.
Вада произнесла что-то невнятное, затем заметила:
— Но ты тоже представился французом!
— Вообще-то я французом не представлялся, — ответил Пьер. — Я тебе уже говорил, что нам предстоит еще многое узнать друг о друге. Меня действительно называют Вальмоном.
Вада внимательно слушала Пьера, и он продолжал:
— Так звали моего крестного отца — герцога де Вальмона. Именно он первым зародил во мне интерес к французскому искусству. В школьные каникулы я часто ездил во Францию и потом, вместо того чтобы учиться в Оксфорде, как мой брат Давид, отправился в Сорбонну.
— В парижский университет, то есть, — пробормотала Вала как бы для себя.
— Там я проучился три года, — продолжал Пьер, — и все свободное время проводил со своим крестным отцом. Его французский стал для меня вторым родным языком, в своих взглядах, привычках и вкусах я стал истинным французом.
Вада не прерывала его, и Пьер говорил:
— Как видишь, я совсем не похож на Давида, у нас совершенно разные взгляды на жизнь. Когда я вернулся в Англию, то остался недоволен состоянием дел в поместьях. К тому же мне все очень быстро наскучило. Я никогда не был в хороших отношениях с матерью и снова вернулся в Париж.
— Чтобы стать символистом!
— Я начал писать, а поскольку жил в Латинском квартале, мне намного проще было стать французом, чем оставаться англичанином. В основном я пользовался своим двойным именем и подписывался как Пьер Вальмон. — Он улыбнулся и добавил: