Огонь

Данилов Софрон Петрович

— Ты понуждаешь меня к преступлению… — Иногда, в особых случаях, Нартахов и Черемных переходили на «ты».

— Значит, согласна? — оживился Нартахов. — Тогда попроси выдать мне одежду.

— Прежде чем распорядиться о твоей одежде, мне ещё предстоит взять грех на душу — убедить молодого врача согласиться на то, чтобы её больной нарушил необходимый его здоровью режим.

— Спасибо, Сусанна Игнатьевна.

— Пойдёшь не один. С медсестрой.

— Семён Максимович? — капитан Козлов удивлённо поднял голову.

— Я это, я, — хмуро сказал Нартахов, входя в

кабинет следователя. — Волкова мне надо увидеть.

— Вы хоть понимаете, о чём вы говорите? Волков — подследственный. А следствие ещё не кончилось.

— А мне и нужно его увидеть до тех пор, пока следствие не закончено. И задать всего один вопрос, который тоже может помочь следствию.

— Если бы даже я хотел, — Козлов выпрямился на стуле, — выполнить вашу просьбу, и то не смог бы этого сделать. Расследованием руководит прибывший из района подполковник Васильев.

— Тогда скажите, почему вы считаете, что Волков меня не спасал? Я как-то сразу не обратил внимания там, в больнице, на ваши слова… Вы хоть понимаете, о чём вы говорите?

— Понимаю, — спокойно ответил Козлов.

— Здесь что-то не так. Ведь я знаю правду, а не вы. Я был на пожаре, он меня спас. И это люди видели.

— Видели, — с прежним спокойствием согласился Козлов. — Волков оттолкнул вас, чтобы не пустить внутрь станции. Он надеялся, что вот-вот крыша здания рухнет и сожжёт труп сторожа Уварова.

— Раз вы так думаете, то мне тем более необходимо увидеть подполковника. Надеюсь, вы можете ему доложить об этом?

Минуту Козлов посидел в задумчивости, потом, решительно встал, убрал бумаги со стола в сейф и вышел из кабинета. Вернулся он в сопровождении смуглого, крепко сбитого якута в гражданском костюме. Нартахов не раз встречал его на районных партактивах, хотя лично знаком не был.

— Слушаю вас, — подполковник взял стул и сел поближе к Нартахову. Выслушав просьбу Нартахова, он неожиданно быстро согласился: — Хорошо. Это можно сделать. Вы ведь в какой-то мере даже свидетель. Сейчас сюда приведут Волкова. А вы пересядьте-ка пока вот сюда, в уголочек.

— Но у меня вопрос: правду ли он сказал, признав эту страшную вину?

— То есть не принудили ли мы его дать такие показания?

— Ну, если хотите, то пусть будет так.

— Спасибо за откровенность.

— Вы меня извините, ведь есть в этом деле неясности…

— Неясности в этом деле есть, — согласился Васильев и тем самым обрадовал Нартахова.

Волков зашёл, опустив голову и не глядя ни на кого, привычно сел на табурет, установленный посреди кабинета. Бинтов на нём уже не было, лишь кое-где на лице держалась краснота: ожог у него и в самом деле был лёгким. Лицо у Волкова костистое, крупное, запоминающееся, определённо Волков появился на прииске совсем недавно. Но в то же время лицо плотника вызвало в Нартахове смутное беспокойство, будто всё происходящее здесь уже случилось в жизни Нартахова и сейчас лишь повторяется уже однажды прожитый в его жизни момент. И одновременно Семён Максимович знал, что не было в его жизни этого никогда. Но беспокойство не оставляло, продолжало расти.

— Вы подтверждаете своё показание, что убили сторожа электростанции?

— Подтверждаю. В запальчивости… Но он сам на меня кинулся. Я защищался только.

— Федот Тимофеевич,

да что вы такое говорите? — не выдержал Нартахов. — Как такое может быть?

Волков резко вскинул голову, и Нартахов увидел на его лице ножевой шрам, уходящий к виску. И всё как будто встало на свои места: не было в прежней жизни Нартахова ни подполковника Васильева, ни этого кабинета, но лицо с ножевым шрамом было и никогда не уходило из его памяти.

— Слушайте, вы, повернитесь ко мне!.. — срывающимся голосом выкрикнул Семён Максимович.

Волков не пошевелился, молча и угрюмо смотрел в пол, будто просьба Нартахова не имела к нему никакого отношения.

Глаза Нартахова заузились, стали тёмными и холодными.

— Покажите лицо! Лицо! — потребовал Нартахов.

— Гражданин Волков, повернитесь к свидетелю, — спокойным и тихим голосом сказал Васильев, но в голосе явно послышался приказ.

Волков медленно, всем корпусом, повернулся к Нартахову, поднял голову. Косой шрам, уходящий к виску, наливался тёмной кровью. Побелевшими от напряжения пальцами Семён Максимович сдавил спинку стула и стал подниматься.

— Стецко! Павло Стецко! А ты узнал ли меня?

И всё закружилось перед глазами Нартахова и исчезло в темноте.

В больнице Нартахова уложили в постель, строго-настрого запретив подниматься. Едва Нартахов с помощью уколов более или менее пришёл в себя, как хлопотавшая около него Сусанна Игнатьевна принялась ругать себя за слабохарактерность и клятвенно заверила, что никогда в жизни она больше не пойдёт на поводу у больных, называя себя слабой женщиной и плохим врачом.

В другой раз Нартахов, скорее всего, покаялся бы за доставленные неприятности, извинился бы, успокоил бы как-то Сусанну Игнатьевну, но сейчас, едва почувствовав себя способным говорить, настойчиво стал просить:

— Позовите Скворцова. Немедленно позовите Скворцова.

Сусанна Игнатьевна, поняв, что это не совсем обычная просьба и Нартахов не успокоится до тех пор, пока не увидит своего Скворцова, отправила за парнем медсестру.

Скворцов неспешно, по-журавлиному выкидывая ноги, прошествовал по коридору и остановился около кровати Нартахова.

— Виктор Егорович, возьмите стул, сядьте поближе. Вчера вы начали что-то рассказывать об Уварове и Волкове. И не закончили рассказ, ушли…

— Да вроде и не о чем особенно рассказывать.

— А всё-таки.

— Вам на разговор три минуты, — предупредила Сусанна Игнатьевна. — Поспешите.

— Ну… Вот, значит… — Скворцов начал собираться с мыслями. — В общем, не так давно Уваров ездил в деревню неводить. Ездил и Волков. И там вроде у них началась какая-то ссора. В тот же вечер, когда они вернулись с рыбалки, я пошёл к старику Уварову, чтобы пилу отдать. Подошёл к комнате Уварова — дверь приоткрыта. А в комнате слышится ругань. Заглянул — смотрю, у старика в гостях Волков. Кричал в основном один старик. А Волков только уговаривал его, а о чём — непонятно. Говорил он примерно так: человек во сне над собой не властен, мало ли что может наболтать, когда ему какая-нибудь чушь приснится. А Уваров кричал: «Иди, заяви на себя, или я это сделаю!» А потом из комнаты выскочил Волков и следом за ним бутылка водки вылетела и разбилась о стенку… Вот и всё вроде.