Ограбление банка в 12.55
Шрифт:
Грауман удержал вахмистра возле клумбы и пустился в рассуждения о различных видах растений, посаженных в его садике, пока наконец Голлер не потерял терпение и не заявил, что пришел сюда не за тем, чтобы потрепаться о цветочках.
— Отчего бы и нет? — возразил Грауман. — Сегодня у меня выдался свободный вечер, а на досуге я люблю повозиться с цветами. Делами я занимаюсь на работе. Так что приходи в управление завтра после обеда.
Голлер продолжал настаивать на своем. Грауман открыл дверь. Навстречу ему в прихожую вышла старая экономка.
— У
— Спасибо, Грете. Я сыт, — солгал Грауман.
— А ваш гость, господин комиссар?
— Он тоже не голоден. — Грауман подтолкнул вахмистра к гардеробу.
— Господни… — Экономка запнулась.
— Голлер, — поспешил представиться полицейский.
— Господин Голлер позволит помочь ему снять плащ?
— Сам справится, — буркнул Грауман.
— Как будет угодно господину комиссару, — безропотно согласилась экономка и ушла на кухню.
Мужчины поднялись наверх, где находился рабочий кабинет хозяина. Голлер в нерешительности остановился на пороге, а Грауман прошел по толстому ковру к огромному письменному столу на ножках в виде львиных лап и положил на него папку с делом. В окружении бархатных кресел уютно притулился затейливо инкрустированный столик, по углам стояли консоли со старинными китайскими вазами.
Взгляд Голлера остановился на картине в изящной раме.
— Что это за голая баба? — нарушил молчание вахмистр.
— Ренуар, — объяснил Грауман. — Подлинник!
— Военный трофей?
— Куплен!
Не предлагая гостю сесть, Грауман плюхнулся в бархатное кресло, вытянул ноги и положил их одну на другую. Затем привычным жестом открыл ящичек черного дерева, стоявший на столике, покопался в нем и, достав толстую сигару, лениво ее зажег. Голлер почувствовал, как кровь закипает в его жилах.
Грауман напустил густые облака дыма, и вахмистр попросил разрешения открыть окно.
— Валяй, — согласился комиссар и устало потянулся. — Эти сокровища искусства помог мне приобрести один антиквар, — доверительно сообщил он. — Хочешь, познакомлю?
Голлер покачал головой и рухнул в кресло.
— Достаточно посмотреть. — Он мотнул головой в сторону антиквариата. — Куда ни глянь, повсюду эта рухлядь. Наверное, приходится здорово попотеть, чтобы убрать здесь пыль, — подытожил свои наблюдения вахмистр и, задумчиво взглянув на фарфоровые вазы, добавил: — Правда, эти штуковины можно было бы подарить какому-нибудь тиру в качестве мишеней.
Грауман выпустил в Голлера густую струю дыма.
— Я бы никому этого не посоветовал.
Он наклонился над столиком, стряхнул в пепельницу пепел с сигары и уставился на гостя.
Голлер барственно развалился в кресле, прищурив левый глаз и вытянув указательный палец правой руки, будто находился на стрельбище. Он осторожно переводил воображаемый пистолет от вазы к вазе, пока наконец в поле его зрения не попало лицо комиссара.
— Паф! —
На время Грауман забыл даже о своей сигаре.
— Дурацкая шутка, — просопел он и криво усмехнулся. — Я знал тебя совсем другим.
— Ты меня совсем не знал, — поправил его Голлер.
Грауман поднялся с кресла, подошел к бару и открыл дверцы. Искорки света, отраженные зеркалами с причудливой алмазной огранкой, рассыпались по комнате.
— Виски? — спросил комиссар.
Голлер кивнул.
Воцарившаяся в кабинете тишина напоминала затишье перед сражением. Противники настороженно выжидали, подготовка к бою завершилась. Грауман понимал, что Голлер пришел к нему, рассчитывая извлечь какую-то выгоду из того происшествия в Париже. Но ведь процесс судебной коллегии ландсгерихта давно снял с него обвинение. Что же задумал Голлер?
— Твое здоровье, — поднял стакан вахмистр, одним глотком осушил его и потребовал: — Налей еще.
— Не припоминаю, чтобы мы с тобой когда-нибудь переходили на столь короткую ногу, — сощурился комиссар и наполнил стакан Голлера.
— Конечно, бывший денщик какого-то обер-лейтенанта должен заткнуть свою глотку. — Неожиданно лицо вахмистра посуровело, в голосе зазвучала угроза. — Но эти времена прошли, господин обер-штурмбанфюрер!
— Уймись, — с тихой угрозой в голосе одернул его Грауман, — иначе вышвырну тебя вон. Здесь я хозяин! — Немного помолчав, он примиряюще сказал: — Впрочем, ты прав: времена обер-штурмбанфюрера прошли! И навсегда забыты.
— Но не для меня, — огрызнулся Голлер.
— Хватит, я ничего не хочу больше слышать о прошлом.
Голлер расхохотался.
— Это бы тебя здорово устроило! — Нетвердой походкой вахмистр подошел к бару и долил в свой стакан. Грауман равнодушно глядел на него.
— Как ты думаешь, почему я не выступил тогда свидетелем на суде? — Вахмистр поставил стакан и бутылку на столик, уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, принялся покачивать ногой в грязном ботинке.
— У каждого свои резоны не давать свидетельские показания, — уклончиво ответил Грауман.
— Верно. Вот и у меня были на то свои резоны. — Голлер медленно отхлебнул виски, чтобы как-то скрыть возбуждение. — Когда в марте пятьдесят второго я узнал, что Седьмая судебная коллегия ландсгерихта выдвинула против тебя обвинение в связи с тем парижским ювелиром, то подумал: со времен войны утекло много воды, возможно, ему тоже все осточертело и хочется покоя. Я сказал себе тогда: не вмешивайся, пускай выкарабкивается. Но сегодня…
— Что «сегодня»?
— Когда я увидел, как ты живешь, как тепло устроился, — с нескрываемой злобой произнес Голлер, — у меня пропала всякая охота подыгрывать тебе. — Он помолчал и, немного успокоившись, продолжил: — Ты что, думаешь, приятно смотреть, как иные жируют? Как гребут деньги лопатой, хапают роскошные виллы, лимузины, высокие должности?