Ограбление по-русски, или Удар «божественного молотка»
Шрифт:
Я любопытствую:
– И как давно это началось?
– Пятьдесят лет назад.
На вид мужчине чуть больше пятидесяти, поэтому я опять спрашиваю:
– А сколько же вам лет?
– Семьдесят пять, я так хорошо сохранился, потому что ежедневно пью вермут: утром – литр, вечером – литр, и никаких проблем.
Мы проезжаем мимо Кавголовского озера, я спрашиваю:
– А вы знаете, что Кавголовское озеро самое глубокое озеро в мире?
Мужчина отпивает немного и отвечает:
– А мне пофиг, главное, чтобы вермут был всегда под рукой.
В Токсово в вагон заходят
– С вас штраф двести рублей.
Я интересуюсь:
– А почему не сто? Ведь я еду один и без багажа.
Дипломата у меня больше нет, поэтому я не боюсь обострения отношений.
Контролер-мужчина обращается к двум сопровождавшим его женщинам:
– Он один или двое?
Одна из них говорит:
– Вроде бы двое.
А вторая:
– Вроде бы один.
Контролер-мужчина подбрасывает в воздух монетку, ловит ее и говорит:
– Если орел, то один, если решка, то два.
Открывает ладонь, показывает мне решку и улыбается:
– Ну, вот видите, вам не повезло, вас двое, платите двести.
Я беру бутылку вермута у соседа, уже показавшего свой билет, отпиваю из нее и заявляю:
– А у меня только десять рублей, и если вам мало, то можем пройти в отделение милиции в Девяткино и выяснить отношения там.
Мужчина-контролер кивает:
– Все в порядке, гражданин, можете ехать дальше.
Контролеры уходят. Я глотаю немного вермута из бутылки и говорю:
– Эти говнюки сорвали с меня вчера пятьсот пятьдесят рублей.
Мужчина забирает у меня бутылку, допивает остатки вермута, ставит ее на пол и замечает:
– Ты сам им это позволил. Но сегодня ты подкрепил свою волю чудодейственным напитком.
Поезд подходит к станции Девяткино. Я выхожу в тамбур. Состав останавливается, двери с шипеньем раскрываются, и я оказываюсь на обледенелой платформе. После вермута мне намного веселее. Ну, был дипломат с алмазами и пропал, и хрен с ним, проживу я и без него. Пусть Сидоров за меня покайфует.
Решаю ехать сначала к Александре-младшей, ведь она ждет меня еще со вчерашнего вечера и наверняка волнуется… или еще спит: на работу ей не надо вставать так рано, как мне.
Я поднимаюсь на лестничную площадку и застываю с приподнятой ногой: у соседней двери спит Сидоров, а под головой у него мой дипломат. Рядом – пустая литровая бутылка из-под водки (видимо, вторая из вчерашних двух).
Я аккуратно вытаскиваю из-под головы соседа свою собственность, а Сидоров бормочет:
– Идите в задницу, египтяне хреновы… Где у вас тут водочный магазин, блин?…
Затем он переворачивается на другой бок и выкрикивает:
– Товарищ сержант, только не по печени!.. У меня там осколок… с первой мировой… сжальтесь над ветераном трех войн… кровью оплатил вашу сытую жизнь, сволочи!..
Я звоню в дверь рядом и через минуту обнимаю милую, вкусно пахнущую Шурочку и думаю о том, что жизнь прекрасна, когда есть женщина, которую я могу сейчас поднять на руки,
Улыбающаяся Александра обнимает меня за шею и говорит:
– Ах, Игоречек, я ждала тебя всю ночь, только чур ты сперва меня поласкаешь.
– Хорошо, – соглашаюсь я, потому что я всегда соглашаюсь со своими женщинами.
В комнате я опускаю женщину на пол, и мы в ускоренном темпе начинаем друг друга раздевать, свитера и джинсы летят на пол, а маечки и трусики с носками – на стол и на телевизор. Потом я встаю перед Сашенькой на колени, обхватываю ее упругую попку ладонями и отыскиваю губами вход в ее пещерку. Мне очень нравится ласкать ее ртом, а Александра этому всегда рада. Через минуту она стискивает мою голову и начинает двигать бедрами навстречу моему языку. А потом я заваливаю ее спиной на кровать и вместо языка запускаю в пещерку своего давно окрепшего «боровика», как Саша его называет. Женщина ахает, и минут пять мы в бешеном темпе несемся навстречу блаженству. Она добирается до своего немного раньше, чем я, начинает дергаться в судорогах и громко стонать, потом вскидывает руки и тоненько верещит. Сразу за ней рычу я. После этого в моей голове начинают кружиться поэтические строки: «О женщина, о скрипочка, богиня, я словно восхищенный Паганини…»
Я открываю глаза, целую Сашенькины груди и говорю:
– Стихи полезли в голову… Козерожек, во мне, кажется, просыпается поэт.
Александра тоже открывает глаза и просит:
– Прочитай скорее, пока этот поэт в тебе опять не уснул.
– Кружилось, а теперь улетучилось…
– Игоречек, а в моей голове играла музыка Баха, а я была органом, на котором играл сам Бах. Не задирай носа, козерожек, ты меня туда только забросил, а внутри музыки я летала уже сама – маленькая птичка посреди шторма.
– Но Бах – это не шторм, Бах – это вселенная, – не соглашаюсь я.
– А для меня Бах – это шторм.
– Хотя сегодня и для меня тоже. Я чувствую, как меня штормит, – признаюсь я, потому что до сих пор немножечко пьян. – Ты слышишь Баха, а меня штормит.
– Надо тебе покушать – и шторм прекратится, – предлагает Александра. – У меня приготовлены очень вкусные овощи и есть сок.
– У тебя есть и кое-что повкуснее, – говорю я, беру в рот сосок Сашенькиной груди и начинаю нежно его посасывать.
Ее это всегда возбуждает, она начинает теребить волосы на моей голове и говорит:
– Ах, Игорек, как волнующе у тебя это получается. Неужели я действительно для тебя такая вкусная?
Я отрываюсь от соска и говорю:
– Такая вкусная, что я готов делать это с утра до вечера.
Александра удивляется:
– Но тогда я буду кончать по пять раз в день…
Я предлагаю:
– Не будем с этим торопиться, а пойдем выпьем твоего сока, что-то в горле пересохло.
В квартире тепло, поэтому мы, не одеваясь, идем в кухню. Сашенькина попка так заманчиво двигается из стороны в сторону, что я не могу не шлепнуть ее. Я шлепаю и спрашиваю: