Ограбления и кражи: Бандиты, грабители, воры и мошенники
Шрифт:
Между тем, дополнительные сведения, собранные об арестованном чиновнике, не говорили в его пользу. До Харькова. он служил в Гельсингфорсе, в отделении Леонского Кредита, откуда был уволен по подозрению в соучастии в готовившемся покушении на кражу в этом банке.
Мои дальнейшие вызовы и допросы арестованного чиновника ничего не дали. Он все так же продолжал отрицать всякую за собой вину. После долгих размышлений я решил попробовать следующее.
— Вот что! — сказал я моему Линдеру. — Сегодня же переезжайте в другую гостиницу подальше от меня, а завтра, под флагом дружбы с Квятковским и по причине предстоящего,
Линдер блестяще выполнил поручение. На следующий день он был принят этой особой. О своем визите он мне так рассказывал:
«- Я пришел к вам, пани, от Стасика Квятковского, моего сердечного друга. Пан Станислав просит передать свой привет и сердечную тоску по пани.
— Я не розумем, цо пан муви! — смущенно сказала она. — Какой пан Станислав, какой пан Квятковский?
Я снисходительно улыбнулся.
— Пани очень боится! Но, чтобы вы не тревожились, Стасик просил меня показать пани вот этот портрет. Не угодно ли? — и я протянул ей карточку с надписью.
Взглянув на нее, моя барынька просияла, видимо, успокоилась и стала вдруг любезнее.
— Ах, прошен, прошен, пане ласкавы, сядать!
После этого все пошло, как по маслу. Она призналась мне, что сильно соскучилась по Квятковскому и поставила меня в довольно затруднительное положение, пристав с вопросом, где теперь пан Станислав. Я вышел из затруднения, сославшись на легкомыслие женщин.
— Пан Станислав, любя и доверяя вам всецело, тем не менее просил не называть пока его адреса, так как боится, что вы, случайно, можете проговориться. А ведь тогда, все дело, так благополучно проведенное им и вашим супругом, может рухнуть.
— Напрасно пан Станислав во мне сомневается! Ради него, ради мужа, наконец, ради самой себя, я обязана быть осторожней. Впрочем, пусть будет, как он хочет!»
В результате Линдер был всячески обласкан, накормлен вкусным обедом, а вечером, покидая гостеприимную хозяйку, он бросил небрежно:
— Быть может, пани желает написать что-либо Стаею, так я охотно готов передать ему вашу цедульку.
Пани обрадовалась случаю и тут же написала Квятковскому нежное послание, заключив его фразой: «…Как жаль, коханы Стасю, что тебя нет со мной сейчас, когда муж мой в тюрьме!»
Поблагодарив Линдера за хорошо исполненное поручение, я на следующий день вызвал арестованного чиновника.
— Ну, что же, вы все продолжаете отрицать ваше участие в деле?
— Разумеется!
— Вы отрицаете и знакомство ваше с Квятковским?
— Никакого Квятковского я не знаю!
— И жена ваша не знает пана Квятковского?
— Разумеется, нет! Кто такой этот Квятковский?
— Любовник вашей жены!
— Ну, знаете ли, этот номер не пройдет! Жена моя святая женщина и в супружескую верность ее я верю, как в то, что я дышу!
— И
— Что за вздор! Ведь если бы и допустить недопустимое, т. е. что жена изменяет мне с Квятковским, то как бы вы могли доказать мне это? Ведь не держали же свечку над нею и паном Станиславом?
— А откуда вам известно его имя?
Чиновник сильно смутился, но, оправившись, ответил: — Да вы как-то, на одном из допросов, так называли Квятковского.
— Я что-то не помню. Во всяком случае, у вас недюжинная память! Но оставим пока это, поговорим серьезно. Я делаю вам определенное предложение: я обещаю вам доказать, как дважды два — четыре, неверность вашей жены, а вы обещайте мне помочь разыскать Квятковского, замаравшего вашу семейную честь. Идет, что ли?
— Heт, не идет! Так как я, не зная Квятковского, не могу вам помочь разыскать его. Но заявляю, что не пощажу любовника моей жены, буде таковой оказался бы!
— Ладно! Довольно с меня и такого обещания. Вы, конечно, хорошо знаете почерк вашей жены?
— Ну, еще бы!
— Так извольте получить и прочесть письмо ее, написанное вчера на имя Станислава Квятковского! — и я протянул ему переданный мне Линдером запечатанный розовый конверт.
Чиновник схватил конверт, вскрыл его, извлек бумагу и жадно накинулся на нее. Я наблюдал за ним. По мере чтения лицо его все багровело и багровело, руки начали трястись, дыхание становилось прерывистым. Наконец, кончив чтение, он яростно скомкал бумагу, метнул бешеный взгляд и, хлопнув кулаком по столу, воскликнул:
— Пся крэв! Ну, ладно, пане Станиславе, не скоро пожалуешь ты сюда! А, если и пожалуешь, то не для свидания с моей женой! Ах, ты, мерзавец, подлец ты этакий! Ну, теперь держись! Хоть и сам погибну, но и тебя потоплю! Господин начальник, — обратился он ко мне, — извольте расспрашивать, я теперь все, все скажу, рад вам помочь в поимке этого негодяя Квятковского!
— Хорошо! Где он теперь?
— Должен быть в Москве, у любовницы. Горошка, на Переяславльской улице.
— При нем похищенное?
— Да, при нем. Он должен будет обменять процентные бумаги на чистые деньги и заняться дележом их среди участников.
— Так быть может, он всё обменял и поделил?
— Ну, нет! Это не так просто. Квятковский и Горошек край-, не осторожны. Для предстоящего обмена должен приехать из Гельсингфорса в Харьков некий «делец» Хамилейнен, мой личный знакомый, который, получив от меня препроводительное письмо, здесь, в Харькове, выедет с ним в Москву, где и сторгует бумаги примерно за полцены их номинальной стоимости.
— Можете ли вы сейчас написать мне это письмо за вашей подписью и на имя Квятковского?
— Горю желанием скорее это сделать!
— И прекрасно! Вот вам конверт и бумага.
Через десять минут письмо было готово, подписано и адресовано Квятковскому в Москву, на Переяславльскую улицу.
— Во вам письмо, действуйте! — и чиновник радостно потер руки. Ну, пан Станислав, держись! Будет и на моей улице праздник!
Чиновник откровенно признал свое участие в деле, выразившееся в предоставлении сарайчика для подкопа и обещании выписать из Гельсингфорса Хамилейнена. Вместе с тем он назвал имена и всех участников «предприятия». Их вместе с ним, Квятковским и Горошком, набралось десять человек