Охота на Эльфа [= Скрытая угроза]
Шрифт:
И мы не попрощались.
Только Циркач догнал её, обнял порывисто и они замерли в поцелуе на добрых полминуты.
— Маньяк, — проворчал я, когда Борька вернулся к нам. — Вечера дождаться не можешь?
Вопрос был риторический, Циркач промолчал. Но Пиндрик вдруг нахально поинтересовался:
— А деревянная нога не мешает во время этого дела?
Циркач даже не обиделся:
— Да ты что?! Только добавляет остроты ощущений. И не деревянная нога, а культя. Протез же она отстегивает. Вы себе не представляете, мужики, какая это обалденная девчонка! У меня такой ещё ни разу не было?
— Предлагаешь и нам попробовать? — ещё наглее спросил Пиндрик.
— Доиграешься
— А по поводу того, что у тебя такой ещё не было ни разу, — заметил Фил, — мне кажется, ты про каждую так говоришь.
— Наверно, — не стал спорить Циркач, — но Моника…
— Наш Борька бабник, наш Борька бабник! — традиционно подпел Шкипер. Он всегда дразнил Циркача этой популярной песенкой.
После случайной, но такой удачной встречи с Моникой, настроение было у всех отличное.
И только влюбленный Циркач, должно быть, все-таки предчувствовал неладное…
Он забеспокоился уже в восьмом часу, когда мы вышли из «Гегеля» и Фил разочарованно отметил, что у подъезда дежурит совсем другая девка — толстая и некрасивая.
— Давайте заедем на квартиру, — предложил Циркач. — Время есть, а Моника по всем расчетам должна уже вернуться. Если хоть знать, от кого пришел пакет, нам будет легче общаться на переговорах.
В словах Циркача было больше эмоций, но присутствовала и некоторая логика. В общем, мы поехали к дому. Двух долдонов там уже не было, но мы все равно проявили максимум осторожности, открыли подъезд ключом и стали подниматься. Недалеко мы поднялись. На площадке второго этажа, сразу за поворотом лестницы лежало тело. Его не пришлось долго рассматривать с целью опознания.
Циркач сдавленно вскрикнул, и я отметил, как его рука автоматически скользнула к ремню на поясе сзади — в поисках пистолета. О медицинской помощи — хоть первой, хоть двадцать первой — речь уже не шла. Это с одного взгляда стало понятно не только Филу.
У Моники Штраус было перерезано горло — по-восточному, широко и страшно. От уха до уха. А кровищи-то натекло! Из-за легкого наклона площадки алые ручейки убегали не к ступеням лестницы, а к дверям квартир.
— Полчаса прошло, как минимум, — тихо проговорил Фил. — Убийц уже не найти.
Я не стал спрашивать, как он это определил.
Мы просто, не сговариваясь, взлетели наверх. Дверь была распахнута, квартиру эти гады обыскивали грубо и в явной спешке. Искали что-то свое, очень хитрое. Ни наши комбезы, ни даже оставленные частично боеприпасы их не заинтересовали. Кстати, и пакет из Москвы мы благополучно обнаружили в почтовом ящике. Конечно, он был от Ахмана. И правильный вор коротко распоряжался (по-русски!): мол, промедление в выступлении смерти подобно, а что взрывать — непринципиально. Главное, чтобы наверняка и шуму побольше. На своем языке он тоже написал что-то, даже больше по объему, но это было за пределами нашего понимания.
Вот так.
До встречи оставалось полчаса.
Вообще-то мы собирались явиться туда в пижонских костюмах и практически без оружия. Но теперь все вслед за Циркачом передумали. Они сами заставили нас выйти на тропу войны, и экипироваться стоило всерьез. Пусть делают выводы, какие хотят. С автоматами на перевес не пойдем, конечно, но готовы будем к любому повороту событий. В конце концов, сколько можно терпеть всю эту бессмысленную жестокость?
Была охота ездить куда-то по их указке! Привезут взрывчатку, оплатят. Ну а мы её прямо на месте и рванем. Нет, детский городок не обидим, отойдем
Мы уже подъезжали к месту встречи. И все сильнее наливались злостью. Нормальной такой, почти спортивной злостью. Только Циркач был чуточку серый с лица, и за его поступки я боялся больше, чем за других.
Мы приехали раньше всех. Машину поставили возле самого пустыря — прятать её было не от кого и не за чем — и отправились на рекогносцировку. Стратегическим центром этого места можно было считать большой амбар из прочных бревен, где хранилось сено и прочий корм для скота. Вторым естественным укрытием в случае начала боевых действий можно было считать, выражаясь по-восточному, своего рода арык, то есть канаву с проточной водой. Через неё перекинут был деревянный мостик. Кроме этого имелись небольшие сарайчики в каждом загоне — у осла лениво жующего траву из кормушки, у коз, бродивших по лужайке, у свиней, попрятавшихся внутрь — от жары, что ли? А ближе к дороге стояли полукруглые металлические контейнеры для мусора, и в углу двора располагались курятник и маленький пруд с утками. Все это на крайний случай тоже можно было использовать.
Киндербауэрнхоф практически пустовал в этот вечерний час, бродила от вольера к вольеру лишь небольшая компания — две женщины и мальчик. Женщины говорили между собой по-немецки, а мальчик громко возмущался по-русски:
— И чего мы сюда пришли? Нечего тут смотреть! Стоит какой-то неподвижный осел.
Одна из женщин, очевидно, его мама прервала свою интеллектуальную беседу с подругой и выразила несогласие с мальчиком:
— Ну, почему только осел? Погляди, какие уточки. А вон там — смотри! — там поросята.
Мальчик повернул голову к поросятам, но увидел совсем другое и мигом перестал жалеть, что они сюда пришли:
— Ух ты! — вырвалось у него.
Действительно «ух ты!»
К площадке одновременно подъехали: устрашающего вида черный форд-броневик, из которого вышел аргентинец Петер; армейский «хаммер» в боевой маскировочной раскраске — откуда вышли двое и встали по сторонам широко расставив ноги, третий высунулся из верхнего люка и ему только турели с пулеметом не хватало; наконец, подкатили две ярко-красных «БМВ», и наружу высыпало человек десять смуглых и бородатых. Форма их больше напоминала строительные спецовки, чем нормальный солдатский камуфляж, но вид у всех был угрожающим: никто не держал оружия в руках, однако оно отчетливо угадывалось под одеждой.
Последними подвалили Шкипер с Пиндриком на «фольксвагене» и тут же, следом большая черная «ауди», кажется, «восьмерка», как у нашего главного начальника в Москве. Из неё не вышел никто, а окна были тонированными, так что оставалось лишь догадываться о персоналиях внутри. Впрочем, бравых солдат из «хаммера» я тоже не мог идентифицировать наверняка и лишь условно называл их для себя людьми Павленко из Бонна.
Семь машин — для этого тихого перекрестка очень много, не говоря уж про людей — в Киндербауэрнхофе подобного стечения публики наверно, не было никогда. Козлы заблеяли, даже «неподвижный осел» вздрогнул, птицы подняли гам, и сильнее птиц забеспокоились женщины. Только русский мальчик был в восторге. Мама едва успела схватить его за руку и прижать к себе, он рвался посмотреть на машины поближе.