Охота на Голема
Шрифт:
— И что же вас интересует? — с улыбкой спросила она.
Лицо худощавого служителя республики заметно помрачнело.
— Вы прекрасно знаете это! — укоризненно сказал он. — Но я могу и напомнить. Насколько нам стало известно, летом первого года республики к вам пожаловала одна посетительница… Будет опрометчиво назвать ее гражданкой. Я не слишком хорошо могу представить, о чем именно вы с ней говорили — но тем хуже для вас. Конечно, она могла спросить вас только о собственной судьбе. Но ведь ваша беседа могла пойти и иначе. И тогда… вы можете отдать себе отчет, кем бы вы стали тогда? —
— Соучастницей… Соучастницей самого злодейского преступления против республики!
Жаклин невольно вздрогнула. Значит, они знают и об этом! Спасения нет!
К счастью, посетитель истолковал испуг гадалки по-своему — как готовность сотрудничать.
— Но республика милосердна, она не карает невиновных, — он слегка улыбнулся. — Если бы за вами была серьезная вина, гражданка, то мы, возможно, и говорили бы — но не здесь. Мы же всего-навсего просим, — нет, скорее, требуем, ибо это долг любого добродетельного гражданина, — мы требуем помощи нам. Только и всего. Республика окружена всевозможными заговорами, и вы не можете об этом не знать. И не можете оставаться в этот час равнодушной. То, о чем я говорю — это ваш долг.
— Но я и правда ничего особенного не слышу от своих посетителей, — попробовала она защититься, но эта защита получилась совсем уж неубедительной.
— Как вам будет угодно, гражданка! Вы можете сообщать мне или моему помощнику обо всем, что вам довелось услышать. Мы уж как-нибудь сможем разобраться. Но нам важно ваше согласие.
Насколько оно важно, Жаклин знала и без его пояснений. Сейчас не было даже тайны исповеди — любой священник, который не донес бы на врагов народа, оказался бы на эшафоте с теми самыми врагами.
— Итак, — повторил посетитель. — Вы готовы послужить республике?
Ответить на этот вопрос как-то иначе, чем «да» означало добровольно подставить свою шею под нож.
Вот тогда они наверняка вспомнят и летний визит, и все, что за ним последовало…
— Готова, — произнесла Жаклин. — Но нужна ли будет республике та служба, о которой говорите вы?
— Нужна. Я уверен в этом, — убежденно сказал представитель комитета.
— Вы разрешите, я подумаю? — спросила она.
— Можете и подумать. Но я бы советовал… очень советовал вам надумать слово «да», — хищно усмехнулся посетитель. — Это избавит вас от многих проблем и неприятностей. Хотя, — он улыбнулся, кажется, представителя комитета пробило на откровенность, — думать добродетельным гражданам, как я полагаю, не надо. Им надо подчиняться, все уже придумано. Так что желаю вам ответить «да».
Он встал, отвесил легкий поклон, — и вышел, затворив за собой дверь. Жаклин осталась в раздумьях, невзирая на только что полученный «добрый совет», — или, все же, приказ.
Все менялось едва ли не каждую неделю. Кажется, еще вчера гильотина была в новинку, а короля считали последним казненным преступником в республике. Горячие головы требовали вообще упразднить смертную казнь.
Не тут-то было! После убийства «Друга Народа» и раскрытия заговоров — реальных и мнимых — кровь полилась сперва ручьями, а затем и рекой. И едва ли не каждую неделю выходили новые
То, что старая аристократия была поголовно объявлена преступной, оказалось вполне понятным — но это Жаклин не касалось, во всяком случае, напрямую. Потом на гильотину последовали спекулянты и те, кого считали агентами враждебных держав. А после издавались новые декреты о подозрительных личностях. Таковыми можно было посчитать кого угодно. Например, тех, кто не произносит патриотических речей, распускает пораженческие слухи, те, кто произносит высказывания, направленные против равенства, братства и свободы, против единства и неделимости республики. Одинаково подозрительными считали и тех, кто произносит патриотические речи, но неискренне, затаив в сердце ненависть к республике и революции. Любое неосторожно сказанное слово могло привести на эшафот. И приводило…
Жаклин подошла к зеркалу, удивившись собственной бледности. Кажется, еще вчера ничего подобного с нею не творилось, теперь же, после беседы с представителем комитета, она выглядела так, будто не спала три ночи — никак не меньше.
Значит, они считают, что думать не надо, надо подчиняться? Что ж, очень хорошо тем, к кому не приходит такой вот посетитель и не предлагает стать доносчиком. Ему легко судить и осуждать. А каково сейчас ей? Ведь они могут и не брать ее под стражу, не выносить приговора — ничего этого даже и не нужно, достаточно прикрыть ее ремесло. А остальное довершат холод, голод и бездомность.
Значит, думать не надо — надо идти и служить им.
В конце концов, служить тоже можно по-разному.
Она по-прежнему станет прикидываться дурочкой, пересказывать тайны домохозяек, которых «сглазили» соседки. В конце концов, им все это просто надоест, Жаклин просто прогонят прочь — к ее радости. Она не должна подвести под нож гильотины ни одного человека.
Своим чутьем она понимала, что все не так просто — они найдут способ вытрясти из нее нужный им донос. Но выхода все равно не было. Думать не надо — надо доносить по приказу.
Тот самый комитет, адрес которого продиктовал посетитель, располагался неподалеку от площади Революции. Больше всего Жаклин было ненавистно проходить мимо гильотины, стоявшей на площади.
Сейчас проклятая машина не действовала, казни совершались поутру. Но Жаклин знала, что завтра косой нож будет падать на шеи невинных людей под свист и улюлюканье толпы. Теперь гильотина не знала отдыха.
Жаклин невольно остановилась на площади, глядя на эшафот, около которого прохаживалась охрана.
Она вздрогнула, ей показалось, что сам воздух площади пропитан кровью и запахом смерти. Что-то будто бы отталкивало ее отсюда, ей хотелось бежать, сломя голову. Не разбирая дороги — лишь бы подальше, подальше отсюда.
Так она простояла несколько мгновений, пока не услышала голос за спиной:
— Привет, милочка! А я тебя узнала!
Она резко обернулась. Слева от нее стояла та самая «добродетельная домохозяйка», которая рядилась во вретище и черт знает какие обноски, та самая, что получила в качестве трофея кровь казненного короля.