Охота на императора
Шрифт:
Когда к Михайлову подошли палачи, то он не дал им взвести себя на поставленную лестницу, как бы брезгуя их услугами, и, несмотря на закрытое балахоном лицо, слегка лишь поддерживаемый одним из палачей под локоть, сам решительно и быстро взошел по ступеням лестницы на верхнюю ее площадку, где позволил надеть на свою шею петлю.
И в тот момент, когда из-под ног была выдернута лесенка и Михайлов должен был повиснуть на веревке, последняя не выдержала его тяжести, оборвалась… и огромная грузная масса с высоты двух с половиной аршин грохнулась с шумом на гулкий помост…
Из
— Надобно его помиловать!
— Простить его нужно. Нет такого закона, чтобы вешать сорвавшегося!..
— Тут перст Божий!
— Царь таких завсегда милует! Пришлет своего флигель-адъютанта!
И за минуту враждебно настроенная, готовая собственными руками растерзать всякого, кто посмел бы проявить свои симпатии к цареубийцам, изменчивая, как женщина, толпа преисполнилась горячими симпатиями к одному из самых ужасных преступников только за то, что под его тяжестью оборвалась веревка. Тем временем, ошеломленные вначале неожиданностью, палачи, придя в себя, принесли откуда-то новую веревку, не без труда наскоро перекинули ее через освободившийся крючок, сделали новую петлю, а затем, подойдя к беспомощно лежавшему на помосте Михайлову, подхватили его под руки и потащили снова к лестнице.
И, о ужас! Михайлов оказался еще живым и даже в сознании, так как сам начал переставлять ноги и по помосту, и даже по ступенькам лестницы!..
Вновь ему накинули на шею петлю, несмотря на ропот волновавшейся толпы, и снова из-под ног была вырвана лестница…
Но тут случилось нечто необычайное, никогда еще не бывшее в летописях смертных казней, нечто такое, что заставило раз навсегда отказаться от "публичных" казней…
Не успел еще один из палачей отдернуть в сторону из-под ног Михайлова лестницу, как… вторично оборвалась веревка, на которой повисло на одну секунду его большое тело, и оно опять с глухим ударом рухнуло на помост, дрогнувший от этого падения…
Невозможно описать того взрыва негодования, криков протеста и возмущения, брани и проклятий, которыми разразилась заливавшая площадь толпа. Не будь помост с виселицей окружен внушительном нарядом войск, вооруженных заряженными винтовками, то, вероятно, и от виселицы с помостом, и от палачей и других исполнителей приговора суда в один миг не осталось бы ничего.
Но возбуждение толпы достигло своего апогея, когда с площади заметили, что Михайлова собираются вздернуть на виселицу в третий раз…
Энергичными мерами казаков и полиции несколько десятков бросившихся вперед горлодеров были моментально оттеснены назад, а толпа, видя решительные действия начальства и суровые, сосредоточенные лица солдат, взявшихся за оружие, больше не решалась наступать, а ограничилась лишь пассивным выражением своего недовольства.
Действительно, это двукратное падение Михайлова произвело на всех самое тяжелое, удручающее впечатление, которого не избегли и мы, активные зрители этого происшествия…
Однако откуда-то была принесена новая, третья по счету, веревка совершенно растерявшимися палачами… На этот раз она оказалась более прочной, так как, когда безжизненное
Тем временем Желябов и Кибальчич продолжали безмолвно стоять в ожидании своей участи, каждый под предназначенной ему петлей… С ними, впрочем, справились живо.
Да и толпа значительно потеряла уже интерес к этому зрелищу после того подъема нервов, который ей дало двукратное падение Михайлова.
Когда наконец под ужасной перекладиной виселицы тихо закачались пять тел казненных цареубийц, толпа медленно стала уходить с площади, продолжая взволнованно обсуждать все случившееся. Тем временем на помост взошел врач, констатировал смерть каждого из казненных, после чего их по очереди сняли с петель и положили в приготовленные гробы, которые и были быстро закрыты…
А палачи, пользуясь людскою глупостью, бойко торговали снятыми с виселицы веревками, которых, на их счастье, на этот раз оказалось так много».
По словам Плансона, последним казнили Кибальчича, а по официальному отчету — Рысакова. Как часто бывает со свидетелями, некоторые увиденные события они запоминают под впечатлением эмоций, искаженно. Плансон наверняка знал о том, как вел себя Рысаков на следствии, видел его малодушие и подсознательно решил, что такого человека следует повесить первым.
УЛЬТИМАТУМ
По замыслу революционеров-террористов, убийство Александра II не было самоцелью (хотя объективно стало именно таковым). Теоретически предполагалось столь громкой акцией воздействовать на общественное сознание и на власть имущих.
Простой народ, крестьяне, должны были убедиться на ярком и страшном примере, что царя вовсе не оберегает Бог, а власть его не свыше, а вполне земная. Столь громкая акция должна была укоренить в российском обществе и за рубежом мысль о силе и огромных возможностях тайной организации «Народная воля».
Можно предположить, что наследника престола хотели не только устрашить возможным покушением и на его жизнь, но и принудить к либеральным реформам. С этой целью была отпечатана и распространена прокламация следующего содержания:
Ваше величество! Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать и собой, и своими чувствами, и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями.