Охота на канцлера
Шрифт:
— Итак, ясно: реваншизм все больше овладевает умом Фишера, — резко бросил Тадеуш Бальцерович.
— Мне кажется, он мечтает уже о завоевании нашей страны, — пробурчал Куронь.
Лех не хотел тратить время на пустую дискуссию.
— Надо принять решение. Мы объединились в нашу организацию, вдохновленные великими идеями защиты суверенитета и территориальной целостности Отчизны. Очевидно, что от теперешней объединенной Германии можно в любой момент ожидать покушения на свободу, независимость и территорию нашей Родины. Что мы должны предпринять
В комнатке воцарилось напряженное молчание. Куронь нервно закурил. Бальцерович, сидевший на продавленном диване слева от него, замахал рукой, разгоняя дым.
— Предлагаю вынести смертный приговор Фишеру, — прозвучал чистый голос Анны.
— Я согласен, — поспешил заявить Бальцерович. Он был давно безнадежно влюблен в красивую стюардессу. Даже бороду отпустил: ведь Анна как-то упомянула, что ей нравятся бородатые мужчины. — Гельмут Фишер — не только главный поборник современного «Дранг нах Остен». Он символ стремления немцев к аннексии Польши. Ликвидируем его, и горячие головы в Германии надолго призадумаются.
Лех пытливо обвел взглядом лица присутствующих. Однако никто из них больше не произнес ни слова.
— Есть еще вопросы? — Все продолжали молчать. — Хорошо. Тогда пусть каждый обдумает предложение Анны. Встретимся через две недели. Вся информация через бармена «Принца».
Лех Мазовецкий поднялся с обшарпанного венского стула и вышел из комнатки. Он немного задержался в прихожей, пропустив вперед Анну. Вслед за ней порывался проскользнуть Бальцерович, но Лех задержал его:
— Пойдешь после Куроня…
Тадеуш беспрекословно подчинился. Когда он вступал в организацию Леха, тот предупредил его: за неповиновение руководителю — смерть.
Лех Мазовецкий последним вышел из квартиры. Ее хозяин, Бронислав Герек, защелкнул все три замка.
Солнце так и не появилось на покрытом тучами небе. Во влажном воздухе, который словно саван окутал улицы Варшавы, стоял смог от автомобильных выхлопов и чада многочисленных фабрик и заводов. После того, как Польша перешла к рыночной экономике, они росли в Варшаве, словно грибы после дождя. На установку фильтров и очистных сооружений не хватало средств. Проклиная в душе экономический прогресс, три миллиона варшавян были вынуждены дышать отравленным воздухом.
Потратив пятнадцать минут на то, чтобы основательно поплутать по скверам, проходным дворам и узким улочкам, Мазовецкий вышел на широкую аллею Свободы и подошел к автобусной остановке. Через пару минут, натужно воя, подъехал большой автобус. Стояла середина дня, но несмотря на рабочий день, автобус был набит битком.
Леха зажало между толстухой в синем платье и молоденьким студентом с большим портфелем, набитым книгами, который больно врезался Леху в бок.
Через три остановки Лех пробился к выходу. Вместе с волной пассажиров его буквально вынесло из автобуса. Потный и злой, Мазовецкий вошел в здание газетно-журнального комплекса. Кивнул вахтеру. Тот знал Леха в лицо
Поднявшись на лифте на четвертый этаж, Мазовецкий повернул направо. В конце длинного коридора находилась редакция журнала «Сейчас», где он работал.
Миновав стеклянные отсеки, в которых трудились репортеры и обозреватели журнала, Лех толкнул дверь с надписью «Отдел иллюстраций». Это было сердце журнала. «Сейчас» специализировался на светской хронике, но освещал жизнь не только коронованных особ и приближенных к ним лиц. В центре внимания журнала находились известные спортсмены, литераторы и даже проститутки. Естественно, все эти материалы были немыслимы без фотографий. Их и поставлял Лех в числе двенадцати других репортеров.
Мазовецкий молча прошел на свое рабочее место и включил компьютер. Найдя нужный файл, стал просматривать отснятый накануне материал. Форвард варшавской «Полонии» женился на манекенщице из Кракова, и Лех истратил на эту пару две кассеты. Сейчас ему предстояло выбрать три хороших снимка, из которых редактор, может быть, поставит в журнал один.
За соседним столом работал Дитрих Корона. На самом деле его звали Матеуш, но год назад он сменил имя. Однако Лех принципиально называл его по-старому.
Дитрих-Матеуш улыбался во весь рот. Заметив, что Лех кончил работу, он нагнулся к нему и радостно хлопнул по плечу:
— Старик, у меня новость! Завтра еду в Мюнхен. Отправляют в командировку.
«Пиво „Августинер“ мюнхенских монахов — лучшее в мире», — вспомнил Лех слова автомеханика.
— Там пройдет презентация книги Гюнтера Брауна «Польский характер». Шеф велел сделать три снимка. Текст пойдет на полторы полосы!
— Я ее знаю. Клеветническая книга, — присвистнул Лех. — Изображает поляков как нацию сплошных бездельников и фантазеров, падких на легкую наживу.
— Из-за того, что тебя подержали несколько месяцев за решеткой, не стоит так нападать на немцев, — поджал губы Дитрих. — Не так уж плохо было тебе в заключении. За фоторепортаж «Варшавская тюрьма изнутри» ты получил солидную премию — две моих месячных зарплаты!
Лех промолчал. Ему не хотелось вступать в спор с Дитрихом. «Если наши единомышленники придут к власти в Польше, его повесят за ноги на первом же фонарном столбе», — подумал он с холодной яростью.
— Короче: я хотел пригласить тебя в пивную. Выпить за мою командировку, — примирительно проговорил Дитрих.
— Хорошо. Отправлю снимки главному и пойдем, — кивнул Лех, выключая компьютер.
Франция (Париж)
— Не волнуйся. Не волнуйся! — повторял директор цирка «Монплезир», нежно поглаживая правую руку Веры.
Рука молодой женщины время от времени вздрагивала, лицо ее побледнело, а глаза лихорадочно блестели. Франсуа Тюренн догадывался, что Вера волнуется безмерно. «Скорей бы уж объявили ее выход, — подумал он. — Только это может спасти ее. Или погубить…»