Охота на маршала
Шрифт:
Нет содержимого третьего вагона. Где-то закопана или скрывается под водой военная тайна, представляющая серьезное значение для укрепления мощи Красной Армии. По сравнению с этой потерей дело маршала Жукова имеет минимальное значение.
Сталин не простит. Потому и Берия не простит. Значит, майор Лужин тем более не простит.
– Как же так, – повторил Гонта, ни к кому не обращаясь, просто говоря в темноту. – Как… Нельзя же… Ведь все правильно делали… Никто нигде не ошибся… Господи… твою же мать…
Атаку Коваля все трое заметили слишком поздно.
Он понял, что случилось,
Пистолет, его собственный, был зажат в висевшей вдоль туловища руке Ивана Борщевского.
Сжать руку.
Схватить.
Ударить. Толкнуть.
– Командир!
Гонта толком не понял, почему кричит Павел, о чем предупреждает, куда ему нужно обернуться.
Когда же дошло, было слишком поздно.
Борщевский, сбитый с ног сабельным ударом – подполковник рубил ребром ладони, – лежал на земле. Соболь еще рвал из кармана оружие. Но Гонта оценил бы свои шансы даже при лунном свете, не то что в отблеске фар: их не было.
Совсем.
Коваль стоял, крепко поставив ноги чуть шире плеч, принял позу стрелка в тире, а мишень, майор Гонта, находилась всего-то в нескольких метрах. Не в упор, но с близкого расстояния.
Не промажет.
Попытка уйти с линии огня – и боль снова пронзила тело. Дмитрий неловко пошатнулся, теряя равновесие. А Коваль, ухмыльнувшись, чуть переместил вооруженную руку.
Но Ивана Борщевского было рано сбрасывать со счетов.
Помогая себе руками, извиваясь, он подался вперед, невероятным ловким движением зацепил носком сапога ногу Коваля чуть выше щиколотки, потянул, другой, брыкнув, ударил, метя в коленную чашечку и попадая.
Хруст.
Ветка, кость – все равно.
И крик: это ревел от резкой боли Коваль, ничком падая на землю.
Миг – и Борщевский на ногах, высокая фигура зависла над лежащим. Еще мгновение – и рядом встанет Соболь, он уже обнажил оружие. Да и Гонта, опомнившись, уже тянул пистолет, конфискованный у подполковника.
Перевернувшись на спину, выставив оружие прямо перед собой на полусогнутой руке, Коваль несколько раз выстрелил снизу вверх, целя и попадая в ближайшего, кто стоял прямо перед ним.
Когда Иван падал, подполковник еще стрелял, выпуская в него всю обойму.
Уклонился, давая убитому рухнуть рядом.
Перекатился. Мог доползти до машины.
Не успел – Гонта и Соболь, каждый со своей стороны, выпустили в него по нескольку пуль. Чья угодила в голову раньше, вряд ли имело значение.
Труп начальника УМГБ подполковника Коваля не имел для Дмитрия и Павла никакого значения. Они, не сговариваясь, бросились к лежащему лицом вниз Ивану. Майор совсем перестал чувствовать физическую боль – жгло в груди, огонь вырывался наружу.
Соболь, упав на колени, осторожно перевернул Борщевского на спину. Сдернул кубанку, подложил ему под голову, стараясь устроить поудобнее. Гонта присел с другой стороны, провел рукой по лицу друга.
Стон.
Жив.
– Ваня!
Глаза
– Все… Конец, командир.
Гонта прикусил разбитую губу – хотелось, чтоб заболело.
– Он… – судорожный глоток, – он… что он сказал… Ты слышал, Паша? Что он сказал?
– Анна… Кажется…
– Кажется?
– Анна… Вот так… Митя… Дмитрий Григорьевич… Товарищ майор.
Да.
Это было так.
И все же ни Дмитрию Гонте, ни Павлу Соболю еще долго, очень долго не захочется верить в то, что боевой товарищ, уже погибавший один раз и воскресший, отдал войне свой страшный долг.
Автомобиль подполковника Коваля со скрипом затормозил под окнами.
После недавней странной встречи Густав Винер не находил себе места. Даже боялся выдать себя, но, на его счастье, Лужин вернулся со станции не менее взволнованный и на состояние подопечного внимания не обратил. Вместе с ним вошли командиры автоматчиков, о чем говорили – Винер не понимал. Судя по всему, майор отдавал военным какие-то распоряжения. Но вдруг резкий звук, донесшийся снаружи, нарушил уже привычную привокзальную гамму.
Наружу Винер выглянул вместе с Лужиным. Одновременно бросившись к окну, мужчины даже столкнулись плечами.
В свет фар из машины шагнул человек, которого Винер уже видел, – начальник милиции, кажется, Гонта его фамилия. С ним не было больше никого, сам майор не спешил никуда, оперся о корпус спиной. Даже при плохом освещении было заметно – лицо Гонты в крови, из одежды – китель с расстегнутым воротом, галифе и сапоги. Ремня не было.
Лужин выругался – матерные слова Густав уже научился понимать. Забыв о подопечном, что-то крикнул военным, быстро вышел навстречу приехавшему. Винер, которому передались общие настроения, двинулся за остальными. Стоя на невысоком деревянном крыльце, наблюдал, как Гонта, даже не потрудившись выпрямиться, что-то рассказывает майору. Тот часто перебивал, явление начальника милиции и его слова Лужина не на шутку встревожили. Наконец он что-то коротко велел военным, кивком приказал Гонте забираться обратно в салон, но уже со стороны пассажира. Сам же устроился за рулем, мазнул взглядом в сторону Густава, словно лишь сейчас вспомнив о нем, крикнул:
– Винер, вы остаетесь здесь! Никуда не отлучаться. Это приказ.
– Куда я могу…
Отмахнувшись от его слов, Лужин хряснул дверцей. Взревел мотор, ЗИС двинулся с места, растворяясь в ночи.
Густав пожал плечами. Без майора понятно – идти ему, по большому-то счету, и некуда. Не только здесь, в небольшом украинском городке: Винер не мог сбежать, даже если бы его вновь вернули в Берлин. Слишком долго он хотел заниматься наукой в чистом виде, стараясь не думать о том, что происходит вокруг и кому, для каких целей понадобятся плоды его труда. Затем недооценил режим, пришедший на смену нацистскому пусть не во всей Германии, но все же… У них, похоже, одинаковые потребности в массовом уничтожении себе подобных.