Охота на Сезанна
Шрифт:
Прием начался в 6.30. В зале были два бара и два стола с едой. Не произносилось никаких речей, и быстро распространился слух, что бывший президент не сможет приехать, но что его жена уже в пути. Гости прибывали, им подавали напитки в пластиковых стаканчиках, а те, кто забрел в галереи, сейчас вернулись назад, чтобы увидеть знаменитостей.
Астрид заказала водку с содовой и быстро выпила. Горло обожгло, и она закашлялась, но заказала еще водки и выпила ее медленно, с нетерпением ожидая, пока в желудке станет тепло, а алкоголь успокоит ее. Она отчаянно хотела побороть все возрастающий страх.
Выставочные залы располагались на
Астрид поднялась на несколько ступенек и направила фотоаппарат на фигуру впереди группы, входящей в зал. На бывшей первой леди было ярко-синее платье с нитью жемчуга; она была очень загорелой, с седыми волосами, и это создавало странное впечатление. Ее сопровождали Чонси Итон, его колллеги и телохранитель. Астрид продолжала снимать и с каждым щелчком фотоаппарата поднималась все выше. Когда внимание присутствующих полностью сосредоточилось на почетной гостье, Астрид развернулась и быстро взбежала по лестнице на второй этаж.
Она оказалась в галерее Вильяма Коха, длинной и узкой, где под потолком висели маленькие лампочки. Они создавали мягкие тени и только слегка освещали выставочные залы. Астрид стояла у входа в темную галерею, где размещались французские импрессионисты. Она отмерила пятнадцать шагов, повернула налево и достала из сумки фонарик. Она стояла абсолютно неподвижно, прислушиваясь к собственному тяжелому дыханию, к музыке, к гулу, производимому несколькими сотнями голосов покровителей искусства и доносившемуся с нижнего этажа. Астрид включила фонарик и осветила автопортрет Сезанна, написанный в 1898 году. Шестидесятилетний художник был в берете, с аккуратно подстриженной бородой. Вытащив из сумки баллончик, она сняла колпачок и шагнула к картине.
Астрид помедлила, заиграл саксофон. Держа баллончик дрожащей рукой, она направила его на лоб художника. Ее пальцы напряглись.
Вдруг она услышала испуганный женский шепот:
– Эдди? Эдди, где ты?
Астрид опустила фонарик, быстро повернула его к себе и выключила. Она присела и замерла.
– Черт возьми, Эдди. Здесь темно. Мне страшно. Теперь мужской голос:
– Ради бога, Шерли, что ты тут делаешь?
Они взволнованно заговорили о чем-то, затем послышались быстро удаляющиеся шаги, и парочка исчезла.
Астрид поднялась на ноги, включила фонарик и снова взяла баллончик.
– Сделай это! – сказала она низким шепотом. – Сделай это и сматывайся отсюда!
Прошло несколько секунд… полминуты… Она стояла, как будто зачарованная энергией, исходящей от полотна. Бессильно опустив руки, она заплакала. Она упала на колени и разрыдалась. Астрид плакала от страха, зная, что Педер будет взбешен и разочарован, и от облегчения, что не распылила ядовитый растворитель на картину.
Она закрыла баллончик и бросила его в сумку, затем вернулась в галерею с гобеленами. На лестнице, спускающейся на первый этаж, стояли два человека в форме музейной охраны. Она прошла мимо них, делая вид, что ищет необычный ракурс, чтобы снять гостей сверху. Но сердце ее выпрыгивало из груди,
Астрид, спотыкаясь, добежала до своей машины и забралась внутрь. Почувствовав тошноту, она открыла дверцу, высунулась из машины, и ее вырвало на асфальт. Наконец она встала, прислонилась к машине и вдохнула прохладный ночной воздух. Астрид дала волю слезам. Пусть Педер накажет ее, пусть сделает ей больно, но мучение от необходимости принять решение было уже позади. Хватит с нее боли.
Она направилась в аэропорт Логан и успела на полуночный рейс до Ла Гардиа.
Глава 15
Данные об уничтожении всех автопортретов Сезанна доставлялись во Францию в центральный штаб Интерпола в Лионе. Информация поступала разная: достоверная, как, например, в случае с «дымом и огнем» в Национальной галерее, и расплывчатая, какую прислали из Санкт-Петербурга, к тому же информация из России была замутнена суровой рукой нового политического режима в Москве. Информация об «инциденте в Блетчингли» (с подзаголовком «Галерея Пинкстера») исходила от полиции Суррея и от Скотланд-Ярда, которые соперничали в том, кому вести расследование. Обычно, если Скотланд-Ярд хотел выиграть подобную схватку, он ее выигрывал без труда. Всю информацию, какую удалось собрать, передали в Национальное центральное бюро (НЦБ) каждой страны и в генеральный секретариат Интерпола.
Интерпол, получив информацию, разослал всеобщий бюллетень. В бюллетене подробностей было немного, дополнительную информацию обещали распространить в записке и отправить факсом на следующее утро. На языке Интерпола это называлось «Синей запиской», которая выдавала и запрашивала информацию по тому или иному преступлению или преступнику. «Красная записка» была о поимке и аресте и часто имела следствием экстрадицию. Интерпол выпускал также Зеленые, Оранжевые и Черные записки, каждая из которых сообщала или запрашивала информацию по ряду международных преступлений.
Во вторник утром Энн Браули пришла на работу рано, как всегда; по обыкновению, направилась в отдел информации и сделала копии всех пришедших сообщений о ходе расследования обстоятельств, связанных с уничтожением картин Сезанна. Сегодня было только два сообщения. Одно для нее; другое – копия бюллетеня, полученного Скотланд-Ярдом от служб безопасности Интерпола и ФБР в Вашингтоне. Она поискала Джона Оксби и выяснила, что он приехал раньше нее, также побывал в отделе информации и ушел. Когда Энн наконец дошла до своего кабинета, она увидела прикрепленную к ее креслу записку. Прочитав ее, Энн усмехнулась.
«Посещаю духов. Вернусь в десять. Дж. Оксби».
Вестминстерское аббатство уже открылось для туристов. Оксби привычным путем прошел к незаметной двери во дворе, позвонил, и его впустили в западное крыло.
Скорее всего, Джек Оксби единственный в Лондоне знал о том, что духи великих людей, похороненных в Вестминстерском аббатстве, регулярно встречаются для своих возвышенных дебатов по поводу человечества, искусства, политики или женщин в их жизни. Иногда он забирался с той или иной проблемой в Уголок поэтов, где выбирал кого-нибудь из великих людей, наиболее подходивших для решения мучившей его задачи. Конечно, Оксби сам играл все роли, временами яростно споря, пытаясь всесторонне рассмотреть проблему и прийти к ее разрешению.