Охота на шакалов
Шрифт:
Виктор опустил голову, взял почти пустую бутылку водки, выплеснул остатки в рюмку, одним глотком выпив содержимое.
— На второй день я позвонил по номеру, который дал мне «пассажир». Он тут же ответил и стал торопливо объяснять ситуацию. Дочь он нашел и разговаривал с ней. Здесь и начинаются различные «но». Во-первых, она сама не желает возвращаться, а во-вторых, Анюта сильно подсела на иглу, кайф брала в долг и люди, у которых она находится, не могут ее отпустить, пока не получат расчет. Повлиять на них «пассажир» не может.
«У нас с тобой какой договор? Ты мне дочь, я тебе — жизнь, и твои «но» мне до фени, уразумел?»
«Но что я могу?»
«Кажется,
Не знаю, что уж там он испытывал, как договаривался с себе подобными, но утром он сообщил мне, что девушка у него и он готов немедленно передать ее мне.
На скамейке, в парке, «пассажир» сидел один, Анюты с ним не было. Обследовав прилегающую территорию, я пошел на контакт. Зашел со стороны газона, когда прибывший на встречу находился ко мне спиной.
«Привет, дружок», — говорю.
«Черт, вы меня напугали».
«Что ты говоришь? По-моему, тебе не привыкать пугаться, при твоих-то делах?»
«Мои дела — это мои дела».
«Ошибаешься, встреча со мной говорит об обратном, но хватит трепаться. Где девушка?»
«Она в машине. Не в себе. Придется вам ее переносить. Давайте укол».
«Протяни руку».
Он выполнил то, что я ему сказал. Достав шприц-тюбик все с той же безобидной глюкозой, я сделал ему укол. Но сказал ему, что это ещё не все, одной дозой яд нейтрализовать нельзя. Необходимо еще дважды, через каждые двенадцать часов, проделать подобную процедуру. После третьего раза яд будет полностью лишен своих свойств и станет абсолютно безопасен.
«Но как же так? — возмутился «пассажир». — Так нечестно. Вы не говорили об этом — один укол и все!»
«Нечестно, говоришь? Тебе ли о честности рассуждать? Сам-то наверняка не употребляешь эту гадость? Сказал — еще два укола, значит, через двенадцать часов встречаемся здесь. И не глупи, парень. От яда я тебя избавлю. А теперь — пошел к своей тачке, я подъеду».
Он быстро направился к «БМВ» восьмидесятой модели. Я через некоторое время подъехал вплотную к нему. Мы переложили Анюту из машины в машину.
«Я буду вас ждать!» — бросил «пассажир».
Теперь начиналась, пожалуй, самая тяжелая работа. Уйти из города на своем автомобиле я не мог. Понятно, что «пассажир» обязательно подстрахуется и его люди будут у меня на «хвосте». Если бы я ему не сказал еще о двух уколах, то его страховка наверняка либо попыталась бы взять меня сразу, либо где-нибудь по дороге прижать. Такого «пассажир» простить мне просто не имел права. Предупреждение о необходимости повторить инъекцию немного спутало его планы. Теперь он не мог причинить мне вреда как минимум двенадцать часов. Но наблюдение организовать, чтобы я не попытался скрыться, был просто обязан. Мне же за эти двенадцать часов нужно было покинуть Город. Покинуть незаметно и так, чтобы мальчики, которые будут меня пасти, об этом даже не догадались. Поэтому я разработал следующий план ухода.
Чтобы тебе было понятно — расскажу о расположении дома, в котором мы жили. Это девятиэтажный П-образный, десятиподъездный дом; наш подъезд — второй. Восьмой, девятый и десятый подъезды находились практически на другой улице и со стороны первых трех никак не просматривались. На этом строился расчет. Я подъезжаю к своему подъезду, оставляю машину на обычном месте, выношу Анюту и как будто направляюсь домой. В подъезде дочь передаю Дмитричу, тот вытаскивает
— Да, все ты предусмотрел, словно против тебя действуют не местные бандиты, а целая сеть агентов контрразведки. Но, согласен, лучше переиграть, чем что-то упустить. Что же так внезапно помешало твоим планам?
— Что произошло? Страшное, Феликс, нелепое, но все же, наверное, вполне закономерное. Когда я выносил Анюту из машины, никаких сомнений в том, что план удастся, у меня‘не было. Я внес дочь в подъезд и зашел с ней в лифт, и тут я почувствовал, что теряю сознание. Лицо Анюты показалось мне чужим, да, да, чужим, и… она не дышала, Феликс, понимаешь? На руках у меня был труп. Господи, что я почувствовал в эту минуту — никакими словами не передашь. Лифт остановился, двери распахнулись. На этаже ждал Дмитрия. Он был в полной готовности, и как только я шагнул из кабины, сразу же поторопил меня:
— Давай, Викторович! Впереди все чисто. Поторопись же ты!
— Некуда, Дмитрии, торопиться!
Я зашел домой, положил труп дочери на диван в зале. Дмитрии растерянно стоял на пороге.
— Иди, друг. Все кончено. И спасибо тебе. Зотову передай все как есть. Ну, иди.
Он молча ушел, тихо прикрыв за собой дверь.
Меня охватило оцепенение. Голова не хотела думать, словно заполнилась пустотой. Помню — вызвал «Скорую», боль резко усилилась, ноги стали терять опору, все вокруг закружилось, и я скорее услышал, чем ощутил собственное падение. Дыхание перехватило, и я полетел в глубокую, черную дыру…
Виктор замолчал, левой рукой машинально массируя висок:
— Остальное я знаю со слов того же Дмитрича. Но главное он так мне и не сказал. Лучше бы я не оклемался в реанимации и не узнал бы того, что произошло дальше.
Виктор вытащил пузырек с таблетками, бросил несколько штук в рот и вышел на балкон, по которому яростно стегали мощные струи дождя. Когда он, совершенно мокрый, вернулся на кухню, Феликс предложил другу переодеться. Но тот только сбросил рубашку, обнажив свой шрам. Увидев, что Феликс смотрит на его грудь, он сухо улыбнулся и спросил:
— Помнишь? Главная примета при «липовом» опознании в Арталыке?
— Такое разве забудешь?
— Ну ладно, Феликс, ты еще в состоянии слушать?
— Я-то в состоянии, а вот тебе стоит прерваться — слишком тяжело даются воспоминания. Да и немудрено — пережить такое.
— Как бы ни было тяжело, но я должен тебе все рассказать до конца. Значит, очнулся я в больнице, в реанимации. Диагноз — инфаркт. По словам врача, я был в шаге от того света. О смерти Анюты я помнил, но как это перенесет жена? Если бы знать главное, знать, что моей Татьяны уже неделю, как нет в живых… Честное слово, перегрыз бы провода и трубки, которыми был весь опутан. Зачем мне жизнь? Одному? Без семьи и без цели? Но тогда я еще ничего не знал и жил ожиданием встречи с любимой, готовил слова утешения, планировал навсегда покинуть этот проклятый Город. В общем, жил одной любовью к Татьяне.