Охота на Сталина, охота на Гитлера (с фото)
Шрифт:
Иван Дзюба и Михаил Рубцов с недоверием поглядывали на щуплого человека, который привел нас на это место. Но тот твердо стоял на своем.
Еще и еще раз мы осмотрели место, прозванное урочищем Кутыкы Рябого, и не могли отвязаться от одной и той же мысли: почему захоронили Кузнецова на насыпи, над канавой, а не в самой канаве? Ведь это было 9 марта. Тогда здесь лежал снег, стояли морозы. Проще было закопать тело в канаве. Зачем было бандитам рубить мерзлую землю на насыпи? Нет, здесь что-то не так. Как бы эти "друзья" не направили нас по ложному следу… Последняя провокация была, когда следственные мероприятия привели нас в село Боратин и, в частности, к месту захоронения останков Кузнецова в урочище Кутыкы Рябого, и мы с Дзюбой и Рубцовым приступили
Сигнал этот, понятно, потребовал тщательной проверки. Нами было затрачено более двух недель, но версия не подтвердилась. Мы понимали, что нас постоянно пытаются увести в сторону, направить действия по ложному следу. И теперь, на завершающем этапе расследования, было бы убийственно попасться на удочку врага. Ведь если раскопаем могилу, а в ней окажется совсем другой человек, какой козырь получит враг! Тогда следствие будет приостановлено на неопределенное время, да и возобновится ли? Как ни велико было наше нетерпение, мы решили отложить раскопки, чтобы еще раз изучить сведения, сопоставить факты, поговорить кое с кем".
С такими соображениями, понятное дело, объективная оценка фактов невозможна. Поиск преходилось вести с заранее заданным результатом. Струтинскому с товарищами необходимо было найти именно Кузнецова - и никого другого. А тут еще явная враждебность местного населения, не любимых чекистами "западников", которые не без оснований подозревались в сочувствии УПА. В повести "Во имя Родины", в отличие от более приглаженного и подредактированного "Подвига", Струтинский не очень-то доброжелательного отношения крестьян к тем, кто искал Кузнецова, и не скрывает. Раскопки, напомню, происходили в 1959 году. Напомню: всего шесть лет прошло с тех пор, как повстанцы прекратили открытую вооруженную борьбу с советскими войсками, - жители хорошо помнили и массовые депортации, и беспощадные карательные экспедиции войск МВД и госбезопасности. Поэтому с бывшим медведевским разведчиком Струтинским и его товарищами держались настороженно. Иной раз крестьяне действительно могли сознательно запутывать следы: ведь приближение к истине могло раскрыть участие кого-либо из односельчан в УПА. В то же время, чтобы умилостивить пришельцев и не иметь от них никаких неприятностей, жители Боратина могли охотно поддакивать Струтинскому, Рубцову и Дзюбе, подтверждая вот так нужные тем версии.
Что же насторожило Струтинского и заставило отложить раскопки? В повести его читаем:
"…Снова втроем… прибыли в урочище Кутыкы Рябого. На этот раз мы обратили внимание на траншеи и блиндажи, едва различимые в зарослях и обвалах. Начали наводить справки. Выяснилось, что здесь пролегал второй эшелон обороны гитлеровских войск и что его сооружали во второй половине марта 1944 года, т. е. сразу после событий в хате Голубовича.
Траншеи начинались в 10-20 метрах от предполагаемого места захоронения. Поэтому нам пришлось еще дополнительно выяснить, когда пришли сюда немецкие войска, кто из населения привлекался на работы по строительству оборонительных сооружений. Все эти вопросы сводились к одному: почему могила советского разведчика оказалась на возвышенном месте? Нам казалось, что именно со строительством этих траншей связана тайна захоронения Н. И. Кузнецова. И мы не ошиблись".
Что ж, кто очень хочет что-то открыть, обязательно что-нибудь открывает, а потом убеждает себя и других, будто найденное и есть именно то, что искал.
На основе рассказов очевидцев и рассмотрения того, что было в конце концов обнаружено в могиле на насыпи, последние минуты жизни Кузнецова в повести "Во имя Родины" описаны следующим образом:
"В комнату вошел коренастый человек в полицейском черном мундире, в высокой бараньей папахе. Прищурив глаза, оглядел пленников, не скрывая ликования, крикнул:
–
«Теперь - все», - решил Кузнецов".
Тут необходимо одно небольшое отступление. "Главарь банды"Черныгора(Черногора),человек в полицейском мундире и папахе, по Струтинскому, был агентом СД и по заданию Витиски и Краузе искал советского разведчика Зиберта. В "Подвиге" он прямо говорит своим хлопцам, что они поймали Зиберта. В "Во имя Родины" ограничивается только неопределенным: "Это он".
Продолжим чтение этой торой повести:
"- Хлопцы, дайте закурить, - спокойно обратился Кузнецов к оуновцам (непонятно опять-таки, на каком языке.
– Б. С.).
– Может, у кого найдется?
Один из оуновцев молча насыпал на стол щепотку самосада, оторвал клочок газеты.
Свернув цигарку, Кузнецов с разрешения старшего привстал и наклонился к лампе. (Хоть и потребовал Черныгора не спускать глаз с задержанных, а его подчиненные и руки Кузнецову развязали, и к лампе подпустили… Чудеса, да и только!
– Б. С.) Бандиты настороженно следили, как он пыхтел, пытаясь прижечь самокрутку от чадившей лампы.
Когда в комнату входили главари, лампа потухла и четкий голос произнес: «Во имя Родины!»
Ударили выстрелы. Вспышки на какую-то долю секунды озарили Кузнецова, стоявшего во весь рост с гранатой у груди. За ним у кровати припал к полу Ян Каминский. У двери, давя друг друга, в ужасе столпились бандеровцы. Раздался взрыв. Взметнулось желтое пламя. Истошно завопили раненые. За стенами хаты среди бандитов поднялась суматоха. Беспорядочные выстрелы огласили тишину мартовской ночи. Со двора стреляли по стенам в потухшие окна. (Собственных старшин, что ли, рассчитывали подстрелить?
– Б. С.)
Спустя некоторое время около десятка бандитов осторожно вползли в хату. По стенам скользнули холодные лучи электрического фонаря. Кузнецов лежал посередине комнаты. Залитое кровью лицо конвульсивно вздрагивало. Вокруг, разбросанные взрывом, словно скоты, рычали раненые бандиты. Сирый был ранен в живот. Скиба в спину. У Черныгоры струйка черной крови стекала по жестким, как свинячья щетина, волосам. Он дико стонал; сплевывая сгустки крови.
На дворе у завалины неподвижно лежал Иван Белов, внезапно убитый кинжалом. Ян Каминский, выпрыгнув в окно, которое распахнулось от взрывной волны, уходил к лесу и уже достиг его, но был скошен пулей и прикончен штыком подбежавшего бандита… «Вот он. Есть!» - прокричал басистый голос, подняв над головой большой портфель, который пытался унести тяжелораненый Ян Каминский".
А вот каким, по Струтинскому, увидели тело погибшего Кузнецова боратинские крестьяне Спиридон Громяк и Василий Олейник, которым бандеровцы поручили его похоронить: " Во дворе у забора лежало мертвое тело неизвестного человека. Окровавленная и обгоревшая одежда говорила о принадлежности его к немецким военнослужащим. Лоб был раздроблен, оторвана кисть руки, разорвана грудь".
Внимательный читатель наверняка уже обратил внимание, что некоторые подробности в первой и второй повестях не совпадают. В "Подвиге" Ян Каминский пытается уйти с кузнецовской полевой сумкой, а в "Во имя Родины" - с портфелем. Это, конечно, мелочь. Велика ли разница, с портфелем ходил Зиберт или с полевой сумкой? Хотя по этому несовпадению можно понять, что ни портфеля, ни сумки в предполагаемой могиле Кузнецова Струтинский и его товарищи так и не нашли. Не так уж важно, наверное, и какими были последние, предсмертные слова легендарного разведчика. В первом случае автор заставил его произнести довольно длинную тираду на тему, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях, во втором - ограничился коротким: "Во имя Родины!", сделав эти слова названием повести. Но и из такого разночтения можно заключить, что Струтинский с непосредственными очевидцами последних минут жизни Кузнецова (или человека, которого он принял за Кузнецова) так и не встретился и, естественно, не знал, что именно говорил разведчик перед смертью.