Охота на сурков

Бехер Ульрих

Ну, ладно; Иенач, Колана и с ними два-три полковника заглянули в трактир пирожника Фауша «Пыльная шляпа», где карнавал был в самом разгаре. Около полуночи господа вдруг заметили, что их окружили маски и что под маскарадными плащами — смотрисмотри! — незнакомцы прячут топоры, ножи и пистолеты. Выстрелы продырявили пыльную шляпу господина Фауша. Иенач и Колана, еще не раненные, защищаются шандалами и стульями, свои мечи они оставили в гардеробе. У Майера (К. Ф.) красавица в маске — под ней скрывается Лукреция — взмахивает топором, которым в свое время был убит ее отец Помпеус, и во исполнение кровавой мести приканчивает Юрга. У Майера второй убитый — из семейства Салис, но у хрониста Шпрехера это один из семьи Колана. Городской суд Кура не преследует

заговорщиков…

— На мой взгляд, так это Лукреция прикончила своего Гауденца у пирожника Фауша.

Только так можно объяснить, почему дама эта примерно со времен Вестфальского мира призраком являлась в Луциенбург, рука, что нанесла смертельный удар возлюбленному, помахивала время от времени из колодца на Павлиньем дворе, а сама она — «Сама, а? — Недурно» — веками появлялась в эркере той самой комнаты, где был установлен гроб с телом полковника Коланы, и даже тогда, когда окно эркера замуровали.

— Надеюсь, ты веришь в призраков, Требла?

— Вопрос чести для читателя Карла Густава Юнга [191] .

— В двадцатых годах, когда все помешались на спиритизме, я сдал этот домишко в аренду авантюристу и снобу, мерзкому прибалтийскому барону Гюльденбранксу. Для его «сеансов» призрак Лукреции Планта был просто находкой.

— Бедняжка Лукреция, — сказал я, наконец-то обернувшись.

— Неужели я никогда не рассказывал тебе эти старые истории?

191

Карл Густав Юнг (1875–1961) — швейцарский психолог и психиатр, основатель направления в психоанализе, считающего, что в подсознании индивида сохраняются элементы древнейших культур и религий.

— Нет.

— Почему же я нынче о них вспомнил? Ах да, потому что ты был знаком с пьянчугой адвокатом де Коланой, но ты-то как вступил с ним в контакт? С этим последним, да еще червивым яблоком некогда гордой яблони.

— Рискуя показаться сентиментальным, все-таки скажу: думается, я был последним другом, которого нашел адвокат Гав-Гав в жизни.

— Гм. В конце-то концов вы были коллеги.

— В каком смысле?

— Ну, оба, э-э, в известном смысле захудалые аристократы. Прошу прощенья. К тому же, если память мне не изменяет, ты тоже доктор прав. А почему ты, собственно говоря, не пользуешься этим титулом?

— Я вообще не пользуюсь титулами, — ответил я.

В башенном кабинете зазвонил телефон. Куят как-то странно дернулся — вздрогнул? Он делал напрасные усилия, пытаясь подняться с шезлонга. Напряжение вызвало у него сдержанный стон, я бережно подхватил его под руки и приподнял, ощутив и его тяжесть и его слабость, он же с неудовольствием пробормотал:

— Ладно, ладно, Австрияк, спасибо, все в порядке. — И он тяжело затопал по галерее, поначалу держась за стены, потом увереннее. Когда я вошел в кабинет, — лицо его показалось мне застывшей ацтекской маской, — он уже положил трубку.

— Валентин, — глухо произнес он, — через минуту-другую поднимется сюда.

— Не буду вам мешать.

— Ты не помешаешь. Наоборот.

— Да, ты говорил о каком-то звонке, которого мне надо дождаться, — напомнил я, — может, нам сообщат что-нибудь о Гюль-Бабе…

— Прошу… тебя… еще… минуточку… подождать, — с трудом проговорила «ацтекская маска». И тотчас застывшее выражение лица исчезло.

Снизу донеслось глухое постукивание по дощатому мосту.

— Экс-пастор Иенач? — вежливо поинтересовался я. — С девятнадцатью всадниками?

— А? — рассеянно переспросил дед, словно позабыл в мгновение ока всю рассказанную историю. — Это Пфифф, привез нашего позднего гостя из Тартара. Закури-ка еще одну сигару, я быстро вернусь.

— Может, и мне спуститься, глянуть, как там Ксана?

— Да нет, оставайся здесь, мальчик. Я же сказал тебе, она. спит как куколка.

7

Уж раз

я остался в башенном кабинете, то стал припоминать, не закуривая сигары, а вместо того машинально помахивая распятием юной баски, что мне известно о Валентине; не очень-то много. Чуть старше меня, кузнец-подмастерье из Вассербурга на Инне, социал-демократ, в 1916 году, лет двадцати с небольшим, будучи солдатом одного из восьми баварских королевских конных полков (шеволежеров), попал в русский плен. К началу Октябрьской революции был освобожден, но несколько лет не возвращался на родину, изучил русский, принимал участие в победоносном походе Красной Армии против белого генерала Врангеля, но не участвовал — как это ни странно — в создании (Мюнхенской) Баварской Советской Республики. (Его объяснение: «Из этого ни черта не выйдет».) Окончив в Москве Политехнический институт, Валентин уехал в «совсем другую, чем Бавария, горную страну», в советскую Грузию, на Кавказ, и там инженер-немец учил грузинских крестьян ремонтировать сельскохозяйственные машины. Вернулся ко времени гитлеровского путча в Мюнхене в Вассербург-на-Инне, что случилось, как говорили, по чисто личным причинам: его спутница жизни, красавица грузинка, умерла в расцвете лет. (С той поры он оставался холостяком.)

В 1925 году Валентин Тифенбруккер, прозванный также Кавказец Вале, стал самым молодым депутатом баварского ландтага, а через два года и рейхстага (КПГ). Не одну словесную перепалку пришлось ему выдержать с так называемым «левым» крылом компартии во главе с Красной Рут, прозванной Фурия Фишер (позже, став троцкисткой, она с большим шумом вышла из компартии). Близкий друг руководителя компартии, в прошлом портового грузчика, Эрнста Тельмана из Гамбурга, он провозглашал свое крестьянско-пролетарское кредо:

— Я просто коммунист, зачем мне быть «левым»? Ведь манифест у нас просто «коммунистический». Троцкого и я бы выслал. В его концепции столь мало смысла, сколь много бессмыслицы; такое случается. Всемирная революция в первой половине нашего века — вздор. Фантастическая недооценка силы буржуазного капиталистического общества. В «битве техники» под Верденом пал «бог», но не «доллар». Глупее глупого недооценивать силу противника. Замысли мы пролетарскую революцию во всех уголках земного шара, так ее нынче, пожалуй что, в большинстве этих уголков задушат, что для нашего любимого детища, еще совсем юного Советского Союза, может иметь печальные последствия. А потому и я за построение на первом этапе социализма в однойстране. Третий Интернационал, руководимый нашими московскими товарищами, пусть живет и здравствует. Но ежели мне позволено называть себя немцем, так я прежде всего родом из Баварии, а еще точнее, из Верхней Баварии. Мне знаком красавец Тифлис, я люблю его, но Вассербург-на-Инне мне знаком еще лучше. И я не очень-то представляю себе, как мои глубокоуважаемые товарищи из Тифлиса или Москвы, в жизни не бывавшие в долине Инна, могли бы до мельчайших деталей предписывать мне, что делать в Вассербурге и его окрестностях для окончательной победы социализма. Заядлый бильярдист, я скажу — все зависит от «эффе». Вот почему и я не вправе вносить в генеральную линию Москвы исправления, продиктованные вассербургской «пивной» линией, за что меня, однако, не клеймят ни правым, ни левым оппортунистом. Что же до немецких социал-демократов двадцатых годов, то надо думать, от деятельности военного министра Носке пепел Августа Бебеля вспыхнул в своей урне. Это не мешает мне все снова и снова предупреждать свою фракцию, хоть и не в полный голос, о грозящей нам опасности, если мы будем голосовать против соци вместе с мерзопакостными сообщниками уроженца долины Инна по другую сторону границы [192] а как его звать, я хоть убей, не могу запомнить; меня же зовут Тифенбруккер.

192

Имеется в виду Гитлер.