Охота на убитого соболя
Шрифт:
– Грустная жизнь у бичей.
– Но не такие уж они несчастные, танкисты и соболятники. – Суханов посмотрел на соседний стол, где жених и невеста совсем разомлели, словно куры, сделались квелыми и, похоже, не совсем уже отдавали себе отчет, где они находятся, что делают и вообще зачем все это: шумный говор, крики «горько» и звон бокалов?
Девчонки, которые ни разу не были в море, ввертывали в речь морские словечки, послушает их какой-нибудь парень из степной Оренбургской области или московский школяр – ничего не поймет, примет за жаргон. В общем-то,
Однажды Суханов отправился в Москву поездом номер шестнадцать, так проводница, узрев в нем родственную душу, долго плакалась, вытирала концами шерстяной шали мокрое соленое лицо, говорила: «Я живу без мужа, никто обо мне не заботится, в доме все опостылело, пустые стены, холодная плита, щи некому сготовить, – и в заключение: – Все у меня плохо, пора на берег списываться». Вот какое морское выражение у сухопутной проводницы: «Пора на берег списываться». Такую фразу только житель Мурманска или Одессы и может произнести.
Поезд тот был безалкогольным, в вагон-ресторане спиртного ни капли, зато борщ и бифштекс – отменные, видать, кухней заправлял бывший судовой кок – любитель и сам вкусно поесть, и вкусно покормить других. Картошка к бифштексу подавалась специфическая, северная – сушеная. Из вагона в вагон ходила накрашенная женщина с впалыми бледными щеками, предлагала кефир и булочки. Кто-то спросил: «Булочки свежие?» – «Конечно, не тысяча девятьсот семьдесят девятого года». На судах за хорошую шутку выдают дополнительную пайку хлеба. К таким людям Суханов всегда относился с уважением.
Парень, верховодивший за соседним столиком, начал уговаривать честную кампанию пойти завтра на кальмаров: уж очень это увлекательная штука – ловля крупных, мускулистых, прожорливых кальмаров. В Мурманске и раньше кальмары были, но только все больше мелкие, незначительные. Народ брезговал ими, рыбаки вообще нос в сторону воротили, считали, нечего пачкаться, да и недолюбливали они страшноватых, похожих на медуз морских обитателей, с нечистью сравнивали и все больше по семге стремились ударить. А тут кальмары особые появились, настоящие гиганты, приплыли с теплой водой Гольфстрима – действительно огромные, по полтора килограмма весом.
Ловят кальмаров обычной удочкой, прямо с борта. Бросает ловец в воду тройник, привязанный к прочной капроновой леске, а кальмар, дурак, он ведь ходит с ослепительной скоростью, как торпеда, заметив движение, устремляется к тройнику, хватает его с маху – крючок прямо насквозь и пролетает. Иногда на одного кальмара навешивается еще двое-трое, ошибочно посчитавших, что первый кальмар добыл что-то съестное и теперь в одиночку расправляется с вкуснятиной. Жизнь у кальмаров коллективная, ничего индивидуального у них нет и быть, как говорится, не может, вот и вытягивает иной ловец из воды вместо одного кальмара трех.
Можно бросить
– Не-е, не пойдем на кальмаров, – вдруг очнулся жених и разгладил на груди суконную форменную куртку. Сонливость с его лица стекла, взгляд из отсутствующего, далекого, потустороннего превратился в живой и заинтересованный.
– Чего так? – спросил его предводитель стола, сделал сухое строгое лицо.
– Завтра мы будем у нас дома ловить кальмаров. Всех приглашаю. – Жених снова разгладил форменку на груди, видать, от гомона, шума, необычности ситуации у него начали потеть руки, он вытирал их о суконную грудь.
– Ушла на базу – вернусь не сразу! – хмыкнул тамада недовольно, но потом, поняв, что у него ничего не выйдет, верх не удастся взять, мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов и выкрикнул громко, на весь зал: – Кальмары отменяются. Ур-ра! Жора, жарь рыбу! А где рыба? Рыба…
– …будет, – кивнул жених.
– Жора, ешь больше компоту – он жирный, – предводитель стола любил старые анекдоты.
– И эти маленькие ребята плавают в Арктику? – с удивлением спросила Ольга.
– Плавают. И неплохо, представь себе. Мамы там нет, папы нет, заступиться некому, боцман ими командует. А из боцмана мама-папа, как из меня папа римский.
– Плавать в Арктике опасно?
– Иногда. Случается, плывешь, а навстречу шпарит, выставив деревянную пушку вперед, крейсер военно-морских сил страны Бегемотии. Чернокожие матросы на палубе скалятся, ром прямо из горла хлещут, кокосовыми орехами закусывают. Идут прямо в лоб, на ледокол. Если не отвернешь – крышка! Но ладно, когда ледокол один, а если сзади караван? Как тут отвернуть?
– По палубе матросы бегают, конечно же, в трусиках?
– В трусиках.
– А температура какая?
– Воздуха – минус пятьдесят, воды – минус четыре. Очень любят бегемотьевские матросы на северное сияние любоваться. Кокосами их не корми, дай посмотреть. Языками щелкают, пальцами показывают, фотографируют.
– При минус пятьдесят фотоаппараты должны отказывать.
– Они фотографируют дедовским способом: объектив утепленной чугунной крышкой закрывают. А фотоаппарат, чтобы не сорвался, шурупами к себе привинчивают.
– К рукам?
– Зачем к рукам? Бери выше – к груди. Чтобы каждый снимок сердцем чувствовать.
– И часто крейсера военно-морских сил страны Бегемотии в пути встречаются?
– Через день. А иногда и каждый день.
Суханов подумал о том, что он потерял самого себя, совсем не похож на того Суханова, которого знают друзья и знакомые, – ироничного, подтянутого, защищенного от всяких напастей, умевшего из сотни решений принимать одно, самое верное, а вот здесь он смят, зажат, и Ольга, которой тоже словно бы передалась его зажатость, удалилась от него, стала незнакомой, чужой.