Охота на волков

Глухой Бетховен сочинял музыку, обездвиженный Дикуль не оставлял мечты стать самым сильным человеком планеты, слепой Михаил Марголин конструировал стрелковое оружие. Еще одна загадка природы! Больные сплошь и рядом обставляют здоровых! Иначе не создал бы своей знаменитой галиматьи Чезаре Ломброзо о гениальности и помешательстве, проведя меж последними знак тождества. Пытливый итальянец так и не уяснил, что здоровье — это прежде всего довольство и успокоенность, это почти всегда крайне консервативное состояние, не подвигающее на перемены и хлопотные задачи. Какого дьявола было бы мучить себя Юрию Гущо йоговскими асанами, а Полю Брэгу изводить организм голодом, не загляни они краешком глаза в черную пропасть боли и безнадеги! Но заглянули! И написали впоследствии замечательные книги.

Возможно, и он в определенном смысле был болен. Потому что нормальные особи ПОДОБНЫХ вещей не совершают. Они сидят дома и посасывают пиво, пялясь на телеэкраны, шурша свежими газетами, находя в себе мужество ужасаться тем же вещам, что и он, но чуточку иначе…

Молодой

человек еще раз трепетно огладил стальной ствол, зачем-то понюхал и, сунув в карман, вышел из подъезда. По западным шкалам калибр, конечно, невзрачный. Куда там до знаменитого «сорок пятого», лихо разгуливающего по всем американским вестернам! Всего-то 5,6 миллиметров или, изъясняясь европейскими стандартами, двадцать второй калибр. Творение того самого слепого Марголина. Изящное, легкое и опасное, несмотря на крохотные пульки. Уж он-то, проведший в подвальных тирах не один десяток часов, неплохо себе представлял убойную силу этих свинцовых гостинцев. Не «Гюрза» и не «Стечкин», но тоже очень даже ничего. Во всяком случае для той разудалой партии, что он задумал, вполне подойдет. Хотя, если разобраться, не пахло там молодеческой удалью. И хладнокровием тоже не пахло. То есть пахло так, что и принюхиваться не хотелось. Потому как скверный запашок у тех, кто хандрит и трусит. Тело его без конца сотрясала дрожь, душу, словно тонкое деревце, стягивали змеиные кольца отчаяния — отчаяния, испытываемого от мысли, что на предстоящее он, должно быть, просто обречен. И не помогла снять напряжение короткая тренировка, устроенная в темнеющем загородном березняке. Тогда он дважды разрядил магазин по намеченным заранее стволам и, напугавшись грохота выстрелов, даже не проверил толком, попал ли должное число раз. Впрочем, должен был попасть. Не зря столько лет числился в когорте подводников. Отчего-то считалось, что спортсмен-подводник обязан выполнять три вещи: быстро плавать, уметь ориентироваться на глубине по компасу, стрелять из подводного ружья. С последним всегда были какие-то проблемы. Из-за мутных озер, из-за нехватки надежной гидропневматики, из-за запретов местных администраций. И оттого тренировались из того же «Марголина», из любимой русскими «Тозовки», садя и садя по далеким кружочкам, вышибая червонцы, что называлось у них «лепить в копейку». Правда, тогда к пистолетам присобачивали деревянные накладки, вовсю работая в мастерских напильниками, нещадно сажая занозы и подгоняя щечки рукояти точнехонько под собственную кисть. И получалось, надо сказать, чертовски удобно. Пистолет впечатывался в ладонь, становился продолжением руки. Наводить и держать мушку превращалось в пустяк, и дело оставалось лишь за нервишками, за верностью глаза. Но что хорошо в тире, в жизни явно не годилось. Он не мог предвидеть всего, а потому с деревянной накладкой расстался чуть раньше, спалив на скором костерке. Голое оружие легче выхватывалось, проще пряталось под одеждой. Да и не так уж это было важно — угодить именно в копеечку. Не на белок он шел охотиться. На людей…

Пальцы сами собой сжались вокруг рукояти. Навстречу шагал милицейский патруль. Молодые румяные хлопцы, не уставшие еще трамбовать тротуары города. Встреча, конечно, случайная, однако он поспешил отвести взгляд в сторону. Потому как знал: плохоньким он был артистом. Могли и прочесть по лицу — куда шел и зачем… По счастью, хлопцам в милицейской форме было не до него. Цоканье их кованых каблуков переместилось за спину, молодой человек позволил себе расслабиться. Ладонь, только что сжимавшая пистолет, успела взмокнуть. Он криво улыбнулся. Киллер хренов!…

Главный идиотизм заключался в том, что во время операции он уже мало что в состоянии будет осмысливать. Продумывалось все исключительно ДО ТОГО… После — он действовал рефлекторно, как автомат, слепо выполняющий пункты заранее намеченной программы. Потому что всегда хотелось одного и того же — расплеваться со всем побыстрее и бежать прочь сломя голову, потому что сердце предательски екало, а мозг наотрез отказывался контролировать ситуацию. Он не был профи и никогда бы не смог стать таковым. В этом таилась ключевая загвоздка и первая его беда. То, что молодой человек делал, вызывало у него отвращение, и если бы это было возможно, он прекратил бы все немедленно. С легким сердцем повыбрасывал бы в помойный контейнер весь свой нелегальный инвентарь, повыдирал бы из блокнотов листочки с фамилиями и наименованиями улиц. Но как жить, если героев нет, если нет власти и нет правительства, если редкие профессионалы — и те сплошь и рядом заняты чем-то весьма неприглядным? Вот и выходит, что выбор опять остается за такими, как он — заурядными и трусоватыми, в общем и целом терпящими, однако на определенном этапе восстающими и сокрушающими все на своем пути. Причина необузданной ярости всех российских бунтов. В стране рабов иначе и невозможно. Либо терпим, либо откручиваем головешки, сажаем на кол и вешаем. И тем же гарибальдийцам далеко до орд Пугачева и Разина, и даже Макс Робеспьер с безумным Нероном — мальчишки в сравнении с вождями красного Октября. Атлант, хоть раз сбросивший с хребта небушко, без усилий расколет земной шар. Ударом обычного кулака.

Атлант… Ему хотелось рассмеяться. Он шагал, почти не видя окружающего. Давление, должно быть, превышало обычное вдвое. Во всяком случае перед глазами плавало красное марево из стеклянистых амеб, звуки вплывали в сознание с каким-то пугающим запозданием. Бычок, угодивший в мясницкую. Терминатор за мгновение до обморока…

Молодой человек повернул за угол и, разглядев знакомую вывеску, поневоле ускорил шаг. Кирпичи, окна, решетки замелькали справа и слева. Осознав, что

почти бежит, он заставил себя идти медленнее.

На этот раз он не сомневался, ребенок был там. Они просто не успели бы его спрятать. Высокий мужчина с рыхлым испитым лицом привел сюда девочку всего несколько часов назад. Ничего ТАКОГО они не должны были успеть сделать. Хотя что именно делали эти твари с детьми, молодой человек не знал. Знал только, что их похищали. Привозили издалека и заводили в этот самый подвал. То, что издалека — это он уже сам дотумкал, потому как всякий раз в сферу его внимания попадал вокзал. Да и детишки выглядели очень уж замурзанными. То ли дорогой одежонку им успевали сменить, то ли сам путь получался неблизкий.

…Впервые на контору похитителей он вышел около года назад. Случайно. Уж больно не понравилась ему парочка, ведущая за руки ребенка. Не стыковались они, что ли? Мужчина с синеватыми от наколок кистями вел себя беспокойно, частенько оглядывался. Подружка была ему под стать — из тех, что называют синявками. Ярко крашеные губы, под глазом темная, величиной с пятак отметина. И совсем другое дело ребенок — пухлощекий белокурый мальчонка, на котором оборванные шортики выглядели, как старый колхозный мешок на породистой манекенщице. Словом, троица казалась несуразной, и его тогда точно «стукнуло». Тем более, что ЭТИМ он занимался уже вовсю. Потому и повернул за ними… В доме, в который они зашли, располагалось с полдюжины офисов, но искомый он вычислил быстро. Притулившись возле киоска, занялся наблюдением. Платинового цвета жалюзи, кондиционер — словом, контора, каких сотни и тысячи. Какой-нибудь газметаллавто с романтическим названием «Паллада-М» или более откровенным «Петя и К». Вчерашние воры и нынешние торговцы, а в сущности все равно воры, потому что за гроши спускали российские недра направо и налево. Парламент ни ухом, ни рылом, президенту до фонаря — почему бы и не поторговать? Да в общем-то и черт с ними — с недрами, только вот при чем здесь дети? Чем дольше он стоял, тем большую тревогу начинал ощущать. И уж совсем ему не понравилось, когда, спустя десять-пятнадцать минут, мужчина с женщиной вышли из здания довольнехонькие, уже без мальчика. Так оно и получилось в первый раз, а потом… Потом были будни рядового шпичка, было напряженное шастанье вблизи подозрительной конторы. В итоге — анонимный звонок и наряд милиции, прибывший по звонку в указанное место. И… Никаких последствий. Детей милиция не обнаружила, перед двубортными господами, вышедшими на крылечко, слезно извинилась. Все пошло своим чередом, эти парни даже место дислоцирования не сменили. Похоже, чувствовали себя здесь совершенно уверенно. Хозяева жизни, мать их так! Наверное, и впрямь хозяева, потому как город пальцем не пошевелил, чтобы сковырнуть эту коросту, а детские жизни продолжали целиком и полностью переходить в их руки. Та жуть, до которой додумывался молодой человек в ночные часы, должно быть, прибавила ему немало седых волос. Фантазия рисовала картины одну страшнее другой. Самым безобидным являлась возможная продажа малолеток бездетным семьям. Но что это за семьи, что способны покупать заведомо краденных детишек?… Кажется, Соломон подобным образом выявил однажды настоящую мать, предложив разделить спорное дитя посредством ножа. Одна из женщин согласилась, другая нет…

Прикусив губу, он толкнул дверь от себя. Пульс окончательно слился в барабанную дробь, голову слегка кружило. Наступало состояние транса, когда он уже не отдавал себе отчета в том, что делает.

Несколько мраморных ступеней, еще одна дверь, тоже обитая металлом, с глазком и сеточкой микрофона, но это в ночное время, — сейчас она тоже была открыта. После полумглы короткого коридорчика глаза резанул дрожащий свет матовых трубок под потолком. Бритый увалень в кожаной куртке лениво поднял на него глаза. Ни спрашивать, ни, вежливо привстав, поприветствовать парнишка, похоже, не собирался. По его разумению, спрашивать и здороваться должен был посетитель. Молодой человек «поздоровался». Глядя на мясистые, увенчанные золотыми печатками пальцы охранника, он выдернул «Марголина» из кармана, навел увальню точнехонько в лоб.

— Где ребенок?

В сытых, сосредоточившихся на оружии глазенках промелькнуло нечто живое. Не страх, — что-то иное. Как все они, этот «новый и скороспелый» надеялся словчить и объегорить.

— Какой ребенок, чудило?

— Девочка. Три или четыре года.

— Что-то ты путаешь! Ты это… Пушку-то спрячь. Я тебе не тетерев какой-нибудь…

Кто-то появился за спиной молодого человека. Он это почувствовал, как почувствовал и то, что его снова провели. Возможно, под пяткой у охранника располагалась какая-нибудь скрытая педаль. Да и по морде видно, что вот-вот встрепенется. А тот, что сзади, — не топает и не дышит. Российский доморощенный ниньдзя.

Молодой человек отпрянул к двери, в зеркале напротив уловил абрис крадущейся фигуры. А в следующую секунду палец дважды даванул спуск. Одну пулю в «ниньдзя», вторую в застольного увальня. Выстрелы прогремели гулко, ударив по голове парой кувалд. Но это его только подхлестнуло. С охранником было кончено, а вот «ниньдзя», широкоплечий детина с дубинкой в руке, хватал воздух широко распахнутым ртом, привалившись к стене и не желая никак падать. Молодой человек с маху ударил его рукоятью по переносице, на плохо гнущихся ногах помчался вперед по коридору. Первая дверь заперта, из второй выходят двое — и тоже не с пустыми руками. Молодой человек вскинул пистолет. Первым выстрелом положил бравого громилу со шрамом на щеке. Второй выстрел угодил в спину, попытавшегося юркнуть назад напарника. Мужчина заблажил, упав на колени. Почти не целясь, молодой человек послал пулю в коротко стриженный затылок. Войдя в комнату, провернулся на каблуках. На диванчике лицом вниз, с подвыванием поджимая под себя ноги, лежала деваха.