Охота на журавлей
Шрифт:
– Сереж, а тебе не стыдно так делать?
– Спросила, когда он довольно согласился с выводами, озвученными Ариной.
– Нет.
– Вот так даже?
– А чего я должен стыдиться? Того, что люди сами плохо знают, чего хотят?
– Ну, а ты этим пользуешься… Так же нечестно… Или я не права?
Они стояли уже в ее дворе минут пятнадцать, но все никак попрощаться не выходило. Каждый раз цеплялись за новую тему, и никак не могли расцепиться.
– Арин, когда человек уверен в своих желаниях и стремится к ним, я в этом не смогу помешать. А вот если он растерян, сам не знает, чего хочется, то почему бы и не повернуть это в свою пользу?
– А ты берешь на себя роль вершителя судеб, что ли?
– Вот, казалось бы, уже пора и успокоиться, но Арину этот вопрос отчего-то сильно волновал.
– Нет. Я просто знаю, чего хочу в своей жизни, и всегда добиваюсь этого. Или максимально прилагаю усилия, чтобы добиться.
– А остальные люди? Они ведь тоже чего-то хотят… А вдруг ты им в этом мешаешь?
– Значит, плохо хотят, Арин.
– Ты сейчас так уверенно и жестко говоришь… Будто это принцип всей твоей жизни.
– А так и есть. Он всего касается.
– Всего - это чего? Даже любопытно мне стало.
– Денег. Машин. Женщин. Друзей. Места, где жить, и места, где работать…
– Хочешь сказать, что все это готов отнимать у других?
– Как-то не по себе стало от жесткости, с которой он перечислял.
– Да брось ты!
– Сергей легко рассмеялся. Мы с тобой вообще куда-то в сторону ушли.
– Я имел в виду, что всегда хочу самое лучшее, и все сделаю, чтобы это лучшее у меня было.
– На мелочи не размениваешься, значит? Все только по высшему разряду?
– Конечно. А иначе зачем тратить жизнь на всякую хмарь и серость? Она слишком для этого коротка!
По слабо освещенному двору кто-то громко простучал каблуками, хлопнула дверь автомобиля, заурчал мотор… Кто-то из соседей, видимо, собирался ехать на работу, а Арина все никак не могла с нее вернуться. Этот факт ее вернул на бренную землю.
– Знаешь, я бы с тобой поспорила еще, но пора уже домой двигать. А то муж проснется и не поймет, где меня черти носят.
Фраза о муже повисла в воздухе, но ненадолго. На удивление, Сергей принял ее очень легко:
– Ну, беги, конечно, к мужу. Зачем нам семейные сцены, правда же? Нам они вовсе ни к чему.
– И неожиданно взял и поцеловал ее руку.
– Хороших снов, Арина.
Та от растерянности не нашла ничего лучшего, чем ответить банальным «спасибо» и «спокойной ночи», поспешила к подъезду, старательно не оглядываясь.
А потом долго не могла уснуть, сравнивая этого мужчину со своим мужем. Отчего-то, по каждому пункту Михаил проигрывал. А стыдно от этого было Арине…
Глава 18.
Миша никак не комментировал тот случай, когда оборвал прелюдию на самом ответственном месте. Будто, само собой разумеется, что можно вот так поступать: сначала довести женщину до невменяемого состояния, а потом взять и обломать. Арина тогда чуть не разревелась, поняв, что ей сегодня снова придется спать неудовлетворенной. Но даже это, наверное, было бы не так страшно, если бы не ощущение, что ее просто отвергли. Словно муж старался, старался, заставлял себя до последнего, но так и не смог. И это было таким унизительным для нее откровением, что девушку будто приморозило в тот момент. Словно отключили все чувства и эмоции, оставив один лишь мозг. А тот говорил, что нужно срочно прятаться, ни в коем случае не показывать, как больно ее задело случившееся.
Она медленно, старательно держа лицо и натянутую улыбку,
Впервые такое случилось, когда она долго сидела на дне ванны, закинув голову назад, кусая губы и глотая рыдания, смотрела на льющуюся мимо воду, и совершенно не хотела шевелиться. Слабо теплилась какая-то глупая надежда, что Миша сейчас одумается, все поймет и придет за ней сюда, а там ужаснется тому, до чего довел свою женщину. А после… Она не знала, что именно должно случиться, чтобы после ей стало легче. Ведь факт, когда ее не захотел собственный муж, уже произошел. И его невозможно уже стереть из памяти.
Обида усугублялась тем, что Миша не «не смог», а именно «не захотел». Усталость - да, со всеми случается, и Арине ли на это обижаться? Но ведь не зря же ходит поговорка о том, что мужчина остается настоящим мужчиной, пока у него есть язык и пальцы. У мужа они явно оставались на месте, вот только он ими пользоваться в этот раз не захотел. А ведь умел, и очень даже замечательно, ей ли не знать об этом…
Эти мысли, будто противная, давно потерявшая вкус жвачка, долго вертелись в ее голове, и никак не хотели выветриваться. Даже потом, когда Арина устала грустить и себя жалеть, когда на место обиде пришла злость и желание наказать мужа, когда она собралась с силами и выбралась из ванной комнаты, сделав все, чтобы глаза не казались опухшими, а губы не кровили от укусов… Даже среди мыслей о том, что надо, наверное, подавать на развод, и больше не мучить ни Мишу, наконец, показавшего, что для него значит их брак, ни себя; и о том, что надо это делать первой, не дожидаясь новых унижений; среди этого хоровода из тоски и отчаяния, не отпускали вопросы: «Ну, зачем так? Неужели не понимал, как больно делает?» А если понимал, то от этого становилось еще больнее…
А муж сделал вид, что вообще ничего не случилось. К моменту, когда Арина выбралась на кухню, он давно и безмятежно спал. Если притворялся, то чересчур успешно: ни дыхание, ни движения - ничто не выдавало , что мужчина бодрствует. К слову сказать, она не очень-то и старалась проверить. Скорее, даже обрадовалась, что сейчас разговор не состоится. Не знала, чем он может окончиться, вряд ли чем-нибудь хорошим. Рина прекрасно знала свой нрав: это только другие люди могли думать, что она очень спокойна и уравновешенна, и не знает, что такое буря эмоций. Даже Миша, кажется, так считал. А она лишь умела скрывать все свои чувства, иногда с трудом, но сдерживала порывы, считая недостойным опускаться до скандалов и ссор. А вот сейчас, была уверена, что скандал получился бы знатный: с криком, слезами, возможно, битьем посуды и запуском тяжелых предметов. Потому, что слетели с нее все защиты и барьеры, и оголенные нервы искрили не хуже высоковольтных проводов. Обида, унижение, разочарование и злость - слишком тяжелая смесь для молодой женщины, чтобы молча ее переварить, никого не ударив разлетающимися осколками самой себя.