Охота Полуночника
Шрифт:
— Сейчас я посажу тебя на ближайший экипаж до Лиссабона и даже оплачу проезд. Но если ты вздумаешь вернуться в Порту, я возьму эту бутылку и вдавлю ее тебе в лицо, чтобы у тебя не осталось ни ноздрей, ни рта ни глаз!
Ровно в восемь часов двадцать одну минуту по папиным часам Томас Гонсалес навсегда покинул наш город.
Без Гонсалеса и дохода, приносимого его лавкой, семья Виолетты уже через несколько недель осталась без гроша, и все дети были вынуждены пойти на работу. Виолетта устроилась резчицей фитилей в мастерской неподалеку от Руа-дуж-Инглезес, напоминавшей изнутри пещеру. Девочка работала с утра до ночи,
По субботам и воскресеньям у нее были выходные, но в наказание за «ложь», лишившую семью ее благодетеля, мать держала девочку взаперти. Иногда она даже привязывала ее за лодыжку к кровати. Мне об этом рассказала мама, она сама явилась свидетельницей подобного унижения. В такие моменты Виолетта вышивала молитвы на полотенцах, чтобы продать их на рынке.
Возможно, потому, что папа оказался невольным виновником того, что семья Виолетты оказалась в нужде, мама первые недели по субботам носила им морковь, картофель и другие овощи. Так, по ее словам, они хотя бы раз в неделю смогут приготовить себе горячий суп. Мама была единственным человеком, от которого мы узнавали о девочке, и именно она сказала мне, что нам с Даниэлем навсегда запрещено навещать подругу, поскольку ее мать утверждала, что мы оказываем на нее дурное влияние. Но даже тогда, как я узнал позже, Даниэль появлялся под ее окном по ночам при любом удобном случае, тщетно уговаривая ее выглянуть наружу. Он прекратил свои ночные посещения, когда младший брат Виолетты сообщил ему, что мать бьет девочку всякий раз, как заметит его на улице.
В сентябре 1801 года, через десять недель после того как дядя Виолетты исчез из города, ее мать зашла так далеко в своей ненависти к нам, что назвала нас негодяями, лишившими невинности ее дочь. После этого мама перестала ходить в их дом.
Рассказывая мне о своем разговоре с матерью Виолетты, мама добавила, что перед своей вспышкой гнева та успела сказать, что вскоре у ее дочери появится еще одна работа. Каждую субботу она будет стоять за прилавком на Новой площади и продавать вышитые ими с матерью вещи.
Мама благодарила небеса за эту новость, поскольку видела в этом возможность помочь девочке. Она предложила нам с Даниэлем навещать ее там и оказывать ей поддержку, но ни в коем случае, ни при каких условия не показываться на глаза членам ее семьи.
— Никогда не прощу вам, если по вашей вине Виолетту снова накажут, — предупредила она нас.
В течение следующих недель мы с Даниэлем несколько раз пытались поговорить с Виолеттой, но как только она замечала, что мы приближаемся к ее прилавку, она, казалось, начинала задыхаться, словно наглоталась яда. Она не желала открыть нам свое сердце и предпочла бы изображать приступы удушья, прятаться среди булыжников или провалиться сквозь землю, нежели поговорить с нами о своей жизни.
Время шло, и лицо Виолетты становилось все бледнее и несчастнее. По ее шляпке ползали вши, а однажды я заметил красный, сочащийся гноем нарыв на ее запястье. В другой раз я увидел ожог у нее на ладони.
Вероятно, из-за юного возраста, меня удивляло то, какое действие оказывали на Даниэля изменения в ее внешности: я ожидал, что он разработает план, как выкрасть девочку или шантажировать ее мать, но вместо этого он начал издеваться над собой и другими. Часто это заканчивалось кровавыми драками с другими мальчишками и даже со мной. Когда я однажды попытался удержать его от драки с молодым священником, с которым он затеял ссору, он ударил меня так сильно, что
— Посмотри, до чего я дошел, — плакал он.
Всю дорогу до дома он нес меня на руках. Убаюканный, я чувствовал, как его сила окутывает меня… так было до того, как начались наши беды. Я ничего не сказал родителям о том, что он сделал. Я объяснил маме, что упал со стены собора, когда подражал гоготу гуся.
Вскоре Даниэль начал посещать питейные заведения в районе под названием Ривейра. Он начал пить джин, ром и качаку — ликер, который делают в Бразилии из тростника. Напиваясь, он часто говорил, что недостоин Виолетты, а иногда проклинал ее, называя мерзкой и эгоистичной. Этим он удивлял меня, но теперь я понимаю, что его поведение было вызвано отчаянием: он считал себя подлым и старался казаться таковым в глазах других людей. Но его поступки еще больше сближали меня с ним.
Одной безлунной ночью, незадолго до рассвета, Виолетта ускользнула из дома и позвала меня на улицу, кидая камушками в мое окно. Когда я вышел, она обняла меня, крепче, чем я мог надеяться. Когда девушка засмеялась, заметив мое беспокойство за ее самочувствие, я понял, что она вновь стала прежней.
Она сняла шляпку и позволила мне перебирать ее волосы, — они уже отросли и стали жесткими. Мы мало говорили в ту ночь. Сидя на крыльце, она указывала на небо и, словно принимая у меня экзамен, заставляла называть имена созвездий.
Она стала навещать меня раз в две недели. Я часто предлагал украдкой навестить Даниэля, но она не хотела об этом слышать.
— Он просит меня убежать с ним. А я не могу.
— Почему не можешь? — осмелился спросить я.
Она покачала головой.
— Ты слишком молод, чтобы понять это, Джон. Я просто не могу убежать. Моя семья нуждается в деньгах. Ведь это по моей вине дядя больше не помогает нам.
Когда я сказал, что она не права, она ответила:
— Джон, я боюсь, что есть люди, которым не суждено быть счастливыми. Возможно, некоторые из нас грешны и не заслуживают лучшей жизни.
— А как же Америка? — спросил я. — Ты говорила, что обязательно уедешь в эту страну, и никто тебя не остановит. Почему бы не сделать это сейчас?
Виолетта попросила меня замолчать и сказала, что мы перестанем быть друзьями, если я еще раз напомню ей о несбыточной мечте. Ее чувства были мне непонятны, но, уступив ее настойчивости, я пообещал ей это.
Я, Виолетта и Даниэль продолжали существовать порознь всю осень 1801 года. Мой друг почти не появлялся дома, и я уже устал вытаскивать его из кабаков. Даже по субботам, прежде чем идти со мной к Виолетте, он пропускал стаканчик. Он забросил наши уроки рисования, но я по-прежнему с удовольствием посещал оливковых сестер по пятницам после полудня.
Наши несчастья достигли своей высшей точки после возвращения приемного отца Даниэля в феврале 1802 года. Февраль в тот год выдался очень холодным и дождливым. Мне было почти одиннадцать, и мне уже наскучили птичьи голоса и многие другие вещи, в том числе и дикие перепады в настроении Даниэля. Что же касается ночных посещений Виолетты, то они причиняли мне только беспокойство, поскольку она отказывалась обсуждать свое положение.
Отец Даниэля вернулся в Порту, поскольку на Ньюфаундленде его отношения с женщиной, которая была наполовину француженкой, наполовину индианкой, породили слишком много толков. Он легко принял решение: просто нанялся на первый корабль, идущий до Португалии, и только его и видели.