Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники
Шрифт:
Вслушиваясь в эту музыку, Келли подняла голову: ей показалось, что где-то высоко в деревьях раздался едва различимый, но отчетливый свист. Старый Сепу клялся когда-то, что это хохлатый хамелеон объявляет, что пчелиные улья переполнены и сезон сбора меда начался.
Улыбнувшись, Келли поднялась с бревна. Как биолог, она прекрасно знала, что хамелеоны не свистят. И все же… Она с улыбкой подхватила свой рюкзак и отыскала едва заметную тропу, ведущую в Гондалу. По мере того как она трусцой продвигалась вперед, ей все чаще попадались знакомые отметины на земле и деревьях. Некоторые странно изогнутые стволы она тут
На одном из поворотов она вдруг наткнулась на огромную кучу еще парящего навоза. Келли осмотрелась, надеясь увидеть среди деревьев слона, но животное уже исчезло в глубине леса. Возможно, это был Одноухий Старик — старый слон с тяжелыми бивнями, которого часто видели в лесах возле Гондалы.
Когда-то огромные стада слонов бродили по просторам саванн, по берегам озера и в анклаве Ладо в северной части леса. Однако безжалостное преследование и уничтожение слонов на протяжении всего прошлого века сначала арабами-работорговцами и их слугами, вооруженными тяжелыми мушкетами, а затем спортсменами-любителями из Европы и охотниками за слоновой костью с ружьями, стрелявшими без промаха, почти полностью выбили все стада, а уцелевшие животные ушли в глубь леса.
Сердце Келли переполняла гордость от осознания того, что она жила в том же лесу, что и эти большие, мудрые животные, хотя встречала она их крайне редко. Но в честь одного из слонов назвали место, ставшее ей вторым домом.
У следующего ручья она решила искупаться, расчесать волосы и выстирать майку. Через несколько часов она прибудет в Гондалу. Однако едва успела она перевязать косу кожаным ремешком и спрятать расческу в рюкзак, как услышала рокочущий свирепый рев, от которого внутри у нее все похолодело. Вскочив на ноги, Келли схватила свою острую палку. Рев повторился, угрожающий и страшный, и у Келли сдали нервы. Сердце у нее бешено колотилось, от ужаса перехватило дыхание.
Слышать рев леопарда днем ей еще не доводилось — пятнистая кошка заявляла о себе обычно ночью. Вместе с тем ко всему, что вызывало подозрение, в лесу следовало относиться с опаской. Леопард заревел снова, и теперь уже совсем близко, почти у самого берега. Келли осторожно повела головой, ибо что-то в этом звуке ей показалось странным.
Ее охватило какое-то неясное предчувствие, но она по-прежнему выжидала, притаившись за деревом и держа палку наготове.
А потом наступила долгая тишина, и весь лес тоже замер, прислушиваясь. И тогда устрашающий рев раздался снова. Звук донесся с берега, примерно в дюжине метров от Келли.
Однако теперь неясное подозрение переросло в уверенность. И с криком, от которого стыла кровь, Келли ринулась в заросли, размахивая своей палкой. Внезапно в листьях лотоса у самой воды послышался шум, и оттуда выскочила маленькая фигурка, которая тут же метнулась прочь от Келли. Замахнувшись, Келли опустила палку на голые коричневые ягодицы, вслед за чем раздался оглушительный вопль.
— Ах ты, старый разбойник! — заорала Келли, снова поднимая палку. — Ты пытался напугать меня!
На этот раз палка не достала пигмея, ибо крошечная фигурка укрылась за кустом.
— Ах ты, жестокий маленький дьяволенок! — Она подстерегала его с другой стороны
— Сепу, маленькое чудовище, я никогда тебе этого не прощу! — сквозь смех выкрикивала Келли.
— Я не Сепу, я — леопард.
Охваченный безудержным весельем, пигмей споткнулся, и она чуть не поймала его. Однако Сепу ловко отскочил и опять оказался на некотором расстоянии от Келли. В конце концов Келли пришлось сдаться. Не в состоянии больше смеяться, она остановилась, опершись о палку. А Сепу повалился на листья, схватившись за живот, и принялся кататься, икая от смеха. Слезы заливали ему лицо, струясь по морщинистым щекам и затекая за уши.
— Кара-Ки, — икнул он. — Бесстрашную Кара-Ки напугал старый Сепу!
Эту замечательную историю он станет рассказывать теперь всякий раз, сидя у костра на каждой новой стоянке, потешая и удивляя остальных бамбути, улыбнулась про себя Келли.
Сепу требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И потому Келли стояла рядом, с нежностью поглядывая на маленького веселого бамбути и периодически заражаясь его весельем. Но приступы смеха постепенно стихали, и наконец Келли и Сепу произнесли какие-то обычные слова.
Присев возле куста, они говорили долго и о многом. Утратив свой собственный язык, бамбути с незапамятных времен говорили на странном наречии, родившемся от общения с разными wazungu. Смешались языки суахили, угали и гита, проскакивали иногда и сохранившиеся идиомы самих пигмеев.
Сегодня утром, рассказывал Сепу, он удачно подстрелил обезьяну колабус. Красивую черно-белую шкурку он просолил, чтобы продать потом на дороге, а мясо они поджарят прямо сейчас, и Сепу тут же начал разводить костер.
Пока они ели и болтали, от острого глаза Келли не укрылось то, что ее друг бамбути явно чем-то подавлен, хотя Сепу такое состояние души было совершенно несвойственно. Пигмеи вообще не могли подолгу оставаться серьезными. Наделенные невероятной веселостью от природы, эти люди практически не знали плохого настроения. И сейчас Сепу болтал с Келли, казалось бы, совсем непринужденно, однако под этой непринужденностью таилось что-то глубоко встревожившее Келли. Она не могла точно определить, что изменилось в Сепу. Чувствовалось, что он чем-то глубоко озабочен; в глазах его притаилась тихая грусть, а в уголках рта то и дело собирались печальные складочки.
Келли спросила, как поживают остальные бамбути, спросила о его жене Памбе.
— Она постоянно вопит, как какая-нибудь обезьяна на дереве, и ругается так, что пугает всех бамбути. — Губы Сепу растянулись в улыбке, полной любви, которая и после сорока лет супружеской жизни не исчезла. — Памба — сварливая старуха, но когда я ей говорю, что возьму себе хорошенькую и молодую жену, она отвечает, что если найдется такая дурочка, то пусть меня забирает.
Довольный своей шуткой, Сепу смешно крякнул, хлопнув себя по коленям, даже не заботясь о том, чтобы стереть жир, стекавший по губам.