Охота за слоновой костью. Когда пируют львы. Голубой горизонт. Стервятники
Шрифт:
В своих многочисленных поездках по Африканскому континенту Дэниел не раз встречал мулатов, чьи матери — сами родом из племен туркан, шона или кикуйю — хвастались, что отец их отпрысков не кто иной, как Таг Гаррисон. Никаких доказательств, естественно, они привести не могли, однако очень и очень часто именно их дети занимали весьма важные посты и вовсе не были бедняками.
Фотографии Гаррисона, наносившего визит в ту или иную страну Африки, иногда мелькали на страницах газет. И его личный реактивный самолет довольно часто появлялся на запасных полосах аэродромов
Ходили слухи о том, что Гаррисона не раз принимали в качестве почетного гостя и доверенного лица в мраморных дворцах Мобуту и в личной резиденции Кеннета Каунды в Лусаке. Поговаривали также, что он принадлежал к числу тех немногих, кто имел контакты с неуловимыми партизанскими отрядами РЕНАМО в Мозамбике, а также с партизанскими лагерями в Савимби в Анголе. Вместе с тем его вполне доброжелательно принимали представители тех законных режимов, с которыми эти самые партизаны вели борьбу. Болтали, что в любое время суток этот человек мог поднять трубку телефона и через минуту разговаривать хоть с самим Де Клерком, Мугабе или Дэниелом Араком Муа.
Гаррисон сам себе был и брокером, и консультантом, и банкиром, а также инициатором или посредником каких-либо срочных переговоров.
Дэниел с нетерпением ждал встречи с этой легендарной личностью. Он и раньше делал попытки встретиться с ним, но абсолютно безуспешно. И вот теперь в качестве гостя он стоял перед тяжелой входной дверью особняка Гаррисона и немного нервничал. В африканских лесах такая нервозность служила ему своего рода предупредительным сигналом, часто оберегая от встречи с каким-нибудь хищником или — что еще опаснее — с непорядочным человеком.
Дверь ему открыл чернокожий слуга в белоснежной длинной рубахе и красной круглой шапочке. Когда Дэниел вдруг бегло заговорил с ним на суахили, неподвижная маска на лице этого человека моментально сменилась широкой белозубой улыбкой.
Слуга провел Дэниела вверх по широкой мраморной лестнице. В нишах по бокам стояли восхитительные фарфоровые вазы со свежими цветами. На стенах висели полотна Сислея, Дюфи, Матисса, известные многим коллекционерам — знатокам живописи.
Перед высокими створчатыми дверями из красного родезийского тика слуга с поклоном пропустил его вперед. Дэниел прошел в комнату и остановился посреди кабинета на мягком ковре.
Таг Гаррисон поднялся из-за стола, и сразу же стало ясно происхождение его прозвища. Этого очень крупного и плотного-мужчину несколько стройнил лишь прекрасный костюм в тонкую полоску, скрывая недостатки грубо скроенного торса и слегка выпиравший живот.
Серебристая полоса коротко стриженных седых волос превращала его гладкую лысину в выбритую тонзуру монаха. Лицо, изрезанное глубокими морщинами, загорело там, где шляпа не защищала его от палящего тропического солнца. Чуть выдававшиеся вперед скулы придавали Гаррисону еще большую значительность, а за пронзительным взглядом его внимательных глаз скрывался недюжинный ум человека решительного и жесткого.
— Армстронг, — проговорил он негромко. — Рад, что вы не отказались от встречи.
Для столь
— А я рад, что вы пригласили меня, Гаррисон, — подхватил тем же неофициальным тоном Дэниел, давая понять, что и он знает себе цену. В глазах Гаррисона блеснул холодный огонек.
Обменявшись крепким рукопожатием, они несколько мгновений изучали друг друга, словно примеряясь, кто сильнее, а затем Гаррисон с улыбкой указал Дэниелу на мягкое кожаное кресло под картиной Гогена и повернулся к слуге: — Letta chai, Селиби. Вы ведь не откажетесь от чашки чая, Армстронг?
Пока слуга разливал чай, Дэниел разглядывал носорожьи рога у дверей.
— Такие трофеи увидишь не часто, — проговорил он, и Гаррисон, неожиданно поднявшись из-за стола, подошел к двери и с нежностью погладил один из них.
— Верно, — согласился он. — Не часто. Я совсем еще мальчишкой подстрелил их владельца. Преследовал его целых пятнадцать дней. Стоял ноябрь, и температура к полудню поднималась до 40 градусов в тени. Я гнал этого зверюгу по пустыне на протяжении почти трехсот километров. — Гаррисон в раздумье покачал головой. — В молодости мы иногда ведем себя как сумасшедшие.
— И когда становимся старше, совершаем поступки не менее безумные, — продолжил Дэниел.
— Да, вы правы, — хмыкнул Гаррисон. — Жизнь становится невыносимо скучной, если человек не склонен хоть к маленьким безумствам. — Он взял чашку чая, поданную ему слугой. — Спасибо, Селиби, закрой за собой дверь.
Слуга вышел, и Гаррисон вернулся за письменный стол.
— Вчера вечером я посмотрел по четвертому каналу ваш фильм, — начал Гаррисон.
Дэниел молча поклонился, ожидая, что он скажет дальше.
Гаррисон маленькими глотками отхлебывал чай. Тонкая фарфоровая чашка выглядела в его больших ладонях необыкновенно хрупкой. Это были руки бойца, покрытые шрамами, обветренные и потемневшие под африканским солнцем, руки, привыкшие к тяжелому физическому труду и жестоким мужским потасовкам. Костяшки на ладонях, казалось, припухли, но ногти тщательно обрабатывались маникюршей.
Гаррисон осторожно поставил чашку на стол и снова посмотрел на Дэниела.
— Вы ни на йоту не погрешили против истины, — заметил Гаррисон. — Ни на йоту.
Дэниел ничего не ответил, подозревая, что любой его скромный комментарий покажется излишним.
— Вы сняли действительность, очень верно ее истолковав. И сделали правильные выводы. После разной сентиментальной чепухи и лживой информации, которую чуть не каждый день слышишь и видишь об Африке, ваш фильм подействовал как освежающий душ. Вы ведь затронули самые болезненные проблемы континента: межплеменные распри и войны, стремительный рост населения, всеобщая безграмотность и невежество людей, жуткая коррупция в государственных структурах. И в ваших решениях заложено немало здравого смысла. — Гаррисон кивнул. — Да, да, вы очень точно это ухватили.