Охотничьи рассказы
Шрифт:
Слышу: дергается веревка в руках у Петруни, трясет моего Петруню. Шепчет он еле слышно:
— Вот он, леший-то, где. Веришь теперь? Ну, так пойдем обратно. Ну его к лешему!
— Нет уж, —
И вот мы вышли на просеку, где вороны кругом расселись, точно публика в цирке.
Сидят и все в одно место смотрят, в середину круга, а сами кривляются, как обезьяны какие, клювами щелкают, крылья разводят — вот-вот взлетят.
«На что это они смотрят, — думаю, — чего боятся?»
Посреди круга пусто, одна трава невысокая, ровная такая, будто посеянная.
А вороны все тесней да тесней обступают этот зеленый круг, все меньше да меньше он становится.
В чем тут дело — понять нельзя!
И вдруг кто-то громко сказал в густом кругу хриплым таким голосом:
— Караул.
Ворон будто вскинуло всех, — кверху поднялись, загалдели разом…
Смотрю на, Петруню — он лбом в пень трухлявый стукается, трясется, крестится.
А голос из травы опять выговаривает раздельно так, ясно:
— К-а-р-а-у-л,
Ну, откуда лешему про типографию знать? Даже смешно мне стало.
— Петруня… — говорю.
Обернулся, а Петруни моего нет. Одна веревка болтается. А сам Петруня по просеке, по кочкам так и лупит к деревне. Нипочем не догнать.
Сел я на пенек и жду. Может, леший еще что скажет?
Так и есть, заговорил:
— К-а-р-а-у-л. Типография. Сахару, сахару, сахару.
Тут я бросился прямо к лешему на полянку. Раздвинул невысокую траву, пошарил здесь, тут, там — и взял его живьем в руки, лешачонка этого, зеленого, глупого, несчастного.
А лешачонок, видно, обрадовался человеку. По рукаву на плечо ко мне залез, до самого уха добрался и головой о щеку мою трется.
Трется и приговаривает:
— Сахару, сахару, сахару. Пожалуйста, попочке Васеньке сахару.