Охотничьи рассказы

Честертон Гилберт Кийт

— Как хорошо! — сказала она.— Вам не хватает парика и шпаги.

— Простите,— сказал он.— Ни один современный мужчина не достоин вас. Надеюсь, я все-таки не совсем современный.

— Никогда не носите эту шляпу! — воскликнула она, указывая на проломленный цилиндр.

— По правде говоря,— кротко ответил он,— я и не собирался.

— Какой вы глупый! — сказала она.— Не эту самую, а вообще... Ничего нет красивей капусты.

— Ну, что вы,— начал он, но она смотрела на него совершенно серьезно.

— Вы же знаете, я художница и мало смыслю в литературе. У книжных людей

слова стоят между ними и миром. А мы видим вещи, не имена. Для вас капуста смешная, потому что у нее смешное, глупое имя вроде «пусто» или «капут». А она совсем не смешная. Вы бы это поняли, если бы вам пришлось ее писать. Разве вы не знаете, почему великие художники писали капусту? Они видели цвет и линию — прекрасную линию, прекрасный цвет.

— Может быть, на картине...— неуверенно начал он.

Она громко рассмеялась.

— Ох, какой вы глупый! — повторила она.— Неужели вы не понимаете, что это было красиво? Тюрбан из листьев, а кочерыжка — острие шлема. Как у Рембрандта — шлем, окутанный тюрбаном, и бронзовое лицо в зеленой и пурпурной тени. Вот что видят художники, у которых голова свободна от слов! А вы еще просите прощения, что не надели эту черную трубу. Вы же ходили как царь в цветной короне. Вы и были тут царем — все вас боялись.

Он попытался возразить, но она засмеялась чуть задорнее.

— Если бы вы еще продержались, они бы все надели овощные шляпы. Честное слово, мой кузен стоял недавно над грядкой с лопатой в руке.

Она помолчала и спросила с прелестной непоследовательностью:

— А что такое сделал мистер Гуд?

Но рассказы эти — шиворот-навыворот и рассказывать их надо задом наперед. Те, кто хочет узнать ответ на ее вопрос, должны пойти на скучнейший из подвигов и прочитать второй рассказ.

А в перерыве между пытками пусть отдохнут.

НЕЖДАННАЯ УДАЧА ОУЭНА ГУДА

Подвижники, прочитавшие до конца рассказ о неприглядном наряде, знают, что деяния полковника были первыми в ряду деяний, которые обычно считают невозможными, как подвиги рыцарей короля Артура. Сейчас полковник будет играть второстепенную роль, и мы скажем, что ко времени вышеизложенных событий его давно знали и чтили как респектабельного и темнолицего офицера в отставке, который живет в предместье Лондона и изучает первобытные мифы. Однако загар и знание мифов он приобрел раньше, чем респектабельность и дом. В молодости он был путешественником, беспокойным и даже отчаянным; и в рассказе появляется потому, что принадлежал в ту пору к кружку молодых людей, чья отвага граничила с сумасбродством. Все они были чудаками, причем одни исповедовали мятежные взгляды, другие — отсталые, а третьи — и те, и другие. Среди последних был Роберт Оуэн Гуд, не совсем законопослушный законник, герой нашего рассказа.

Гуд

больше всех дружил с Крейном и меньше всех на него походил. Он был домоседом, Крейн — бродягой; он не терпел условностей, Крейн их любил. Имена «Роберт Оуэн» свидетельствовали о семейной традиции, но вместе с мятежностью он унаследовал немного денег и мог наслаждаться свободой, скитаясь и мечтая в холмах между Северном и Темзой. Особенно он любил удить на одном островке. Здесь, в верховьях Темзы, часто видели странного человека в старом сером костюме, с рыжей гривой и тяжелым наполеоновским подбородком. В тот день, о котором пойдет речь, над ним стоял его добрый друг, отправлявшийся в одну из своих одиссей по южным морям.

— Ну,— укоризненно спросил нетерпеливый путешественник,— поймал что-нибудь?

— Ты как-то спрашивал меня,— ответил рыболов,— почему я считаю тебя материалистом. Вот поэтому.

— Если надо выбирать между материализмом и безумием,— фыркнул Крейн,— я за материализм.

— Ты неправ,— отвечал Гуд.— Твои причуды безумнее моих, да и пользы от них меньше. Когда вы видите у реки человека с удочкой, вы непременно спросите, что он поймал. А вот вас, охотников на крупную дичь, никто ни о чем не спрашивает. Ваш слоновый улов велик, но незаметен; наверное, сдаете на хранение. Все у вас скромно скрыто песком, прахом и далью. А я ловлю то, что неуловимей рыбы: душу Англии.

— Скорей ты схватишь тут насморк,— сказал Крейн.— Мечтать — неплохо, но всему свое время.

Тут вещая туча должна бы скрыть солнце, как окутала тень тайны это место рассказа. Ведь именно тогда Джеймс Крейн изрек славное пророчество, на котором и зиждется наша невероятная повесть. Минуту спустя, должно быть, он и не помнил своих слов. Минуту спустя странная туча уже сползла с солнца.

Пророчество обернулось поговоркой (в свое время многотерпеливый читатель узнает, какой именно). В сущности, вся беседа состояла из поговорок и пословиц; их любят такие, как Гуд, чье сердце — в английской деревне. Однако на сей раз первым был Крейн.

— Ну хорошо, ты любишь Англию,— сказал он.— Но если ты думаешь ей помочь, не жди, пока у тебя под ногами вырастет трава.

— Этого я и хочу,— отвечал Гуд.— Об этом и мечтают твои измученные горожане. Представь, что бедняга клерк идет и видит, как у него из-под ног растет волшебный ковер. Ведь это сущая сказка.

— Он не сидит камнем, как ты,— возразил Крейн.— У тебя скоро ноги обовьет плющ. Тоже вроде сказки. Жаль, поговорки такой нет.

— Ничего, поговорок у меня хватит! — засмеялся Гуд.— Напомню тебе о камне, который мхом не обрастет.

— Да, я катящийся камень,— ответил Крейн.— Я качусь по земле, как земля катится по небу. Но помни: мхом обрастает только один камень.

— Какой, о мой шустрый камневед?

— Могильный,— сказал Крейн.

Гуд склонил длинное лицо над бездной, отражавшей чащи. Наконец он сказал:

— Там не только мох. Там и слово «Resurgam»^[8] .

— Может, и воскреснешь,— великодушно согласился Крейн. — Трубе придется нелегко^[9], пока она тебя разбудит. Опоздаешь к Суду!